Волки и медведи

Фигль-Мигль

8

В жениховском (если взять ситуацию как мистический, слегка насильственный брак Земли и Порядка) пылу Николай Павлович повелел решить вопрос с радостными.

Функции упразднённой милиции временно отошли частью к народным дружинникам, частью – к Молодому, который взялся задело, считая, что это поможет в поисках Сахарка. Он не возражал даже узнав, что ему предстоит отлавливать радостных и помещать их в стационар временного содержания при больнице. (А уж как ликовал

главврач.)

Логично было предположить, что тот, кого мы ищем, прячется – и сам отброс – среди отбросов. Но радостные не умели рассказать, кого и что видели, а кто умел, врал, искренние и подневольные осведомители из шпаны, гопников, алкашей и зоркоглазых старушек разводили руками. Народные дружинники отказывались гоняться за тенью. Мы описывали приметную татуировку, немоту, – всё было напрасно. Время от времени Молодой получал (и оплачивал) доносы: жалкие, гадкие попытки сведения счётов. Его не отпугивала их явная нелепость.

Один такой донос привёл нас к четырёхэтажному кирпичному дому на самой границе Джунглей. Охотно здесь селились только анархисты, и когда-то добротный дом оседал, ветшал. Его серый кирпич источал пыль и усталость, балконы покрылись лишайниками. Окна с одной стороны выходили на тихую заброшенную улицу, с другой – на бескрайние руины и заросли. Еде-то вдали они сливались с небом: тучами, восходами.

Мы поднялись в указанную квартиру и никого там не застали; обошли кругом дома.

– Не нравится мне здесь, – сказал Молодой.

Безобразно разросшиеся кусты почти сплошь закрывали окна первого этажа, а к кустам уже грозно подбирались большие деревья: берёзы, каштаны. Слабость, нежность молодых листьев скрадывали жестокость и силу корней. Очень скоро этот дом, в котором ветви выбьют стёкла, развалится, провалится в траву, в палую листву; щели асфальта – в них и сейчас росла трава – раздадутся и станут ямами, а потом сам асфальт уйдёт в яму, станет тающей россыпью камней, обломков.

В метре от меня стояла полугнилая лавочка, а под лавочкой – оставшиеся с ночи пустые бутылки. Выстрел разнёс одну из них вдребезги, а я не сразу понял, что это выстрел, – и, когда обернулся, Молодой, пригибаясь, уже бежал в сторону Джунглей. Я пошёл следом.

За кустами, за канавкой, за остатками низкой бетонной ограды, на приятной полянке в крупных ярких одуванчиках Сахарок душил снайпера, а Иван Иванович, матерясь, пытался придушить его.

Я присел на корточки рядом с брошенной винтовкой. Небольшая, элегантная, она больше напоминала предмет роскоши, чем оружие. Тут же в траве лежал костыль.

– Разноглазый! Да помоги наконец!

Вдвоём мы скрутили Сахарка и наручниками, которые запасливо носил при себе Молодой, приковали к торчащей из земли ржавой скобе: скорее всего, это была часть ушедшей в почву пожарной лестницы.

Сахарок запрокинул голову. Чернильных слёз на его лице прибавилось.

Я повернулся к Щелчку. Он сидел на земле, вытянув ноги, тяжело дышал, зажимал разодранную, как когтями зверя, щёку. Увидев, что я на него смотрю, поздоровался.

– И тебе привет. Что, плохо срослось?

Он оглянулся на костыль.

– Срослось. – Он нащупал в кармане носовой платок. – Не поможешь?

Я тоже полез за платком, и мы попытались соорудить повязку.

– Тигр какой-то, – бормотал Щелчок. – Так мяса клок и выдрал. А подобрался-то как тихо, прыгнул… Значит, я вообще в тебя не попал?

– Не твоя вина, – сказал я. – Он же прыгнул…

– Ну да, – мрачно ответил Щелчок, – типа. – Он потянулся за костылём. – Я должен был почувствовать.

Я помог ему встать.

– Нет, не должен. Твоя работа целиться, а не чувствовать.

– Как дела, специалисты? – Молодой наконец отвлёкся от созерцания Сахарка и подошёл к нам.

– Куда меня сейчас? – спросил Щелчок.

– Наверное, в Кресты, – сказал я и посмотрел на Молодого.

– Можно решить вопрос и на месте, – сказал Молодой.

– Не по правилам, – возразил снайпер.

– А по правилам выполнять заказ, когда уже и Лигу запретили, и заказчик твой неизвестно где?

– Наверное, да.

Оба посмотрели на меня.

– Не знаю. Я никогда не был членом корпорации.

Я заметил, что Щелчок косится на Молодого угрюмо и со страхом. Он выглядел больным, постаревшим, но вряд ли надломленным.

– А ведь это ты писульку прислал, – сказал ему Молодой. – Выманить хотел. Ловко. Но откуда ты узнал, что этот, – Иван Иванович мотнул головой, – где-то здесь?

– Я и не знал.

– Тогда откуда он взялся?

– Лучше спроси, куда он сейчас чешет.

Мы обернулись. Сахарок, волшебно высвободившийся из наручников, уходил к дальним развалинам. Молодой схватил валявшуюся на земле винтовку.

Он стрелял не как снайпер, а чтобы убить, и все его пули попали в цель. Сахарок споткнулся, упал. Когда мы подбежали, он был мёртв.

Молодой наклонился над телом и пристально, затаив дыхание, рассматривал его.

– Кончено, – сказал я.

– Да.

– Успокойся.

– Да.

– Нужно вызвать труповозку.

– Нет. На этот труп у меня свои планы.

Появилась бригада Молодого на реквизированных у администрации джипах; стали грузиться. Щелчок довольно тяжело опирался на свой костыль, и идти ему было трудно. Я его подсадил.

– Слышь, Молодой!

Молодой обернулся. Посланные за трупом близнецы недоумённо переминались с ноги на ногу. У одного в руках был свёрнутый кусок брезента.