Волки и волчицы
Шрифт:
— Я тебя убью, кривоносый!
— Это лишь затруднит твоё путешествие, хозяин. Кто будет служит тебе, как служу я, умеющий угадывать твои желания до того, как ты выразишь их словами? — раб благоразумно заставил своего мула сделать несколько шагов в сторону, чтобы избежать новых ударов. — Подумай лучше, мой господин, чего бы тебе хотелось сейчас больше всего.
— Хочу женщину. И чтобы она высосала из меня всё до последней капли!
— Этого добра хватает повсюду. Спросим в первой же деревне. Вон уже под горой виден дым, кто-то жарит мясо в харчевне…
— У кого я могу купить здесь женщину, чтобы провести с ней ночь? —
— Ты вряд ли отыщешь в нашей деревне рабыню, которая удовлетворит твой изысканный вкус, благородный господин. Зато в том дальнем домике, что на самом краю деревни, живёт Энотея. Так вот она торгует своим телом за кусок хлеба. И смею тебя заверить, что она — настоящая волчица [15] …
Энотея вышла навстречу Траяну, тряхнув только что вымытыми волосами и оправляя подол туники, прилипший к мокрым бёдрам. Её лицо отличалось необъяснимой выразительностью, от которой начинало сосать под ложечкой.
15
Проститутка в античном Риме называлась волчицей (lupa). Судя по всему, это прозвище закрепилось за проститутками с давних времён, что подтверждает легенда о капитолийской волчице, вскормившей своим молоком Ромула и Рема. Традиция гласит, что Ромула и Рема выкормила и воспитала женщина по имени Акка Ларенция, прозванная Волчицей за свою необузданную страсть, не терпевшую, как и любовь настоящей волчицы, никаких законов. Согласно некоторым сведениям, она была одной из самых популярных проституток того времени. Со временем римляне заменили Волчицу Акку настоящей волчицей, так как считали, что будущим царям Рима не пристало быть воспитанниками гулящей женщины. Облик легендарной кормилицы запечатлелся в известной на весь мир бронзовом изваянии волчицы с полными молока сосками. Римляне попытались выбросить из своей истории Волчицу Акку Ларенцию, но народная традиция сохранила память о ней во всех уличных проститутках, называя их волчицами (даже публичный дом назывался словом “лупанарий — lupanaris”, то есть “логово волчиц”).
— Как тебя звать? — голос прозвучал низко, чуть ли не из самого живота, и от неожиданности Траян остановился. — Тебя пугает мой голос? Не беспокойся, вскоре он станет возбуждать тебя не хуже, чем зев моей любовной пещеры. Есть ли у тебя имя, патриций?
— Траян Публий.
— И тебя наверняка прозвали Прекрасноликим, — хмыкнула Энотея.
Траян вздрогнул так же, как вздрогнул, когда галл говорил ему о Британии.
— Откуда тебе известно это?
— А разве ты не отличаешься утончёнными чертами? — снова усмехнулась женщина и шагнула к гостю. — Может быть, ты спросишь также, откуда мне известно, что ты изнываешь от желания насадить на свой мужской вертел тёплую женскую мякоть?
— Неужели по моему облику всё так легко прочесть?
— Ты прост, Траян Публий, как глиняная тарелка. Как бы умело ее ни раскрашивали узорами, сколько бы разных блюд ни накладывали, она останется той же тарелкой из глины и не превратится в дорогое стекло.
— А не подкоротить ли тебе твой язык, женщина? — он раздражённо дёрнул ноздрями.
— Римлянин, чем в таком случае я стану облизывать то, что называешь своим мужским достоинством? — она приблизилась
— О, да здесь настоящее святилище бедности! — воскликнул он, разглядев в полумраке неразрисованные стены, единственным украшением которых были связки рябины, гроздья изюма и какие-то пахучие венки.
— Да, пол у меня покрыт обыкновенной плетёнкой из ивовых прутьев, а не шлифованным мрамором. И нет в моей комнате лежанки из белой слоновой кости, но это не помешает тебе получить то, чего ты хочешь… Ты заплатишь мне золотой монетой? Или бутылкой вина?
— Да, монетой, — Траян задохнулся, когда Энотея придвинулась к нему, и от неё терпко пахнуло травой.
Он зацепился обо что-то невидимое и опрокинулся на спину, рухнув на громко заскрипевшую койку. Он успел увидеть свисавшие с переборок потолка длинные зелёные стебельки травы, затем их заслонила голова Энотеи, обрамлённая тяжёлыми мокрыми волосами. Женщина взобралась на него, на ходу сбросив свою нехитрую одежду, и пространство перед лицом Траяна заполнилось двумя гладкими полушариями с большими набухшими сосцами.
— Я вижу, ты истосковался по женскому теплу, — засмеялась она своим низким голосом, нащупав восставшую мужскую плоть, и тут же скользнула по телу Траяна вниз. — Ты давно в пути, но не привык к длительному воздержанию.
Мужчина услышал плеск воды и ощутил тёплые струи, лившиеся из кувшина. Ловкая рука тщательно омыла его.
— Что скажешь ты, Приап, привыкший сидеть в венке из виноградных листьев под кроною душистою деревьев? — заговорила нараспев Энотея. — Тебе, Приап, и твоему ярко-красному фаллосу, носителю жизни, посвящаю сегодняшнюю любовь. Буду ублажать этого мужчину и сладострастие изливать в твою лишь честь, могущественный Приап!
Она сделала глотательное движение, и Траян почувствовал, как что-то будто оторвалось у него в солнечном сплетении и как пылающий шар медленно покатилось к паху. Голова Траяна закружилась. Время перестало существовать. Душевное напряжение последних дней улетучилось, как пар…
— Ты вернула в меня жизнь, с которой я уже распрощался, — Траян никак не хотел выпустить женщину из своих объятий. — Чем отблагодарить тебя, Венера? А не хочешь ли ты отправиться со мной? После того что я испытал, я не хочу расставаться с тобой. Как же проведу я остаток пути без твоих прикосновений, без твоих горячих губ? Ты не просто жрица любви, ты — сама любовь. Я хочу забрать тебя, уезжай со мной…
— Нет. Я навсегда останусь здесь, господин. Если уж тебе так понравилось сладострастие моего тела, то возвращайся сюда, сколько тебе угодно, или просто останься тут.
— Я не умею жить в бедности, Энотея.
— К этому легко привыкнуть. Бедность страшит тех, кто стремление к роскоши и её преумножение делает смыслом жизни.
— Но почему тебя окружает такая нищета? С помощью твоего искусства любви ты могла бы устроить себе замечательную жизнь. Сама Венера скрывается в твоём теле! Я думаю, что с тобой не потягалась бы в умении заниматься любовью даже Певица!
— Ты имеешь в виду Энотею, знаменитую Римскую Певицу? — усмехнулась женщина и легла упругими сосцами на губы Траяна. — Ты разве знал её?