Волки Кальи
Шрифт:
Губы беззубого рта растянулись в улыбке, которую Эдди нашел очень уж мрачной.
— Я еще могу зарядить арбалет, — продолжил старик, — и чувствую, что твоя коричневая научится бросать тарелку, есть у нее ноги или нет.
Старик всмотрелся в темноту.
— Пусть они приходят, — прошептал он. — На этот раз они заплатят за все. На этот раз они заплатят сполна.
Глава 7
Ночная сцена, голод
Миа снова попала в замок, но на этот раз все изменилось. На этот раз она не могла идти медленно, играя со своим голодом, точно зная, что скоро наестся
«Его время подходит, — думала она. — Ему нужно есть больше, чтобы набираться сил. Мне тоже».
Однако она боялась, более того, была в ужасе, и не потому, что страшно хотелось есть. Ей требовалась не просто еда, ей требовалась особая еда. Малой нуждался в ней для того, чтобы… ну, чтобы…
Окончательно сформироваться.
Да! Да, именно так, окончательно сформироваться! Само собой, она полагала, что найдет эту еду в обеденном зале, поскольку в обеденном зале было все — тысячи блюд, одно вкуснее другого. Она оглядит стол и, найдя то, что ей нужно, овощи, пряности, рыбу… ее желудок подскажет, что нужно именно это, а не другое… набросится на еду и будет есть, есть, есть…
Миа перешла на быстрый шаг, побежала. Она слышала доносящееся снизу шуршание: штанины терлись друг о друга, она на этот раз была в джинсах. Из грубой, плотной ткани, какие носят ковбои. А на смену туфелькам пришли сапоги.
«Короткие сапоги, — прошептал ее разум ее разуму. — Короткие сапоги, пусть они будут удобными».
Но это значения не имело. Ничего не имело, кроме стремления наесться, нажраться до отвала (как же ее замучил голод) и найти именно ту еду, что нужна малому. Найти то, что придаст ему сил и ускорит роды.
Она прошла по широкой лестнице, в устойчивом гудении двигателей, расположенных в глубинах земли. Обычно в этом месте ее окутывали восхитительные запахи отменно приготовленных мяса, дичи, рыбы… но сейчас они отсутствовали напрочь, будто повара забыли про свои обязанности.
«Может, у меня простуда, — подумала она, ее сапоги со стуком переступали по ступеням. — Конечно, в этом все и дело. Я простудилась. Нос забит, вот никаких запахов и не чувствую…»
Но она чувствовала. В нос так и били запахи пыли и древности этих мест. Долетал до нее и запах влажной земли, и машинного масла, и грибка, методично поедающего гобелены и портьеры, что висели в этих давно покинутых залах.
Запахи присутствовали, но не еды.
Она рванула по черному мраморному полу к двойным дверям, не ведая, что за ней снова следят… только на этот раз в замок пришел не стрелок, а мальчишка с широко раскрытыми глазами, всклоченными волосами, в рубашке и шортах из хлопчатобумажной ткани. Миа пересекла холл с полом, выложенным квадратами красного и черного мрамора, где высилась статуя из мрамора и стали. Не остановилась, чтобы сделать реверанс, даже не повернула головы. Она бы еще могла потерпеть голод. А вот ее малой — нет. Он не мог терпеть.
Что остановило Миа (да и то на несколько секунд), так это ее отражение, мутное, нечеткое, в хромированной стали статуи. Помимо джинсов на ней была простая белая рубашка («Такие ты называешь футболками», — прошептал ее разум), с какой-то надписью на груди и картинкой.
Изображением свиньи.
«Не важно, что изображено на твоей рубашке, женщина.
Она ворвалась в обеденный зал и остановилась как вкопанная. Огромное помещение погрузилось в сумрак. Лишь несколько электрических факелов горело, большинство погасло. На ее глазах один, что еще горел, в дальнем конце зала, вдруг замигал и потух. Большие белые тарелки со стола исчезли, их заменили другие — синие, с зеленым рисунком, ростками риса, по ободу. Ростки риса образовывали букву Высокого Слога Zn, которая означала, Миа это знала, вечное и настоящее, а также кам, как в кам-каммале. Но тарелки значения не имели. Орнаменты значения не имели. Имело значение другое: и тарелки, и прекрасные хрустальные фужеры пусты и покрыты толстым слоем пыли.
Нет, насчет того, что пусты все, она погорячилась. В одном хрустальном фужере лежал большой черный паук, само собой, дохлый, скрестив все ножки на впалом брюшке.
Она увидела горлышко бутылки, торчащей из серебряного ведерка, и ее желудок конвульсивно дернулся. Миа схватила бутылку, мимоходом отметив, что воды в ведерке нет, не говоря уже о льде. Однако, судя по весу бутылки, в ней осталось вино, никак не меньше половины…
Но прежде чем Миа успела поднести горлышко к губам, в нос ударил запах уксуса, такой сильный, что сразу же начали слезиться глаза.
— Твою мать! — выкрикнула она и отшвырнула бутылку. — Твою мать!
Бутылка разбилась о каменный пол. Твари, прячущиеся под столом, испуганно забегали, запищали.
— Бегайте, бегайте! — прорычала она. — А лучше убирайтесь отсюда. Потому что здесь Миа, не знающая отца, и настроение у нее плохое! Однако я наемся! Да! Да, наемся!
Говорить она могла что угодно, но поначалу не увидела на столе ничего такого, что могла бы съесть. Хлеб лежал, но взяв его, она поняла, что он обратился в камень. В одном блюде она обнаружила то, что раньше, возможно, было рыбой, а теперь превратилось в что-то желеобразное, кишащее беловато-зелеными червями.
Желудок заурчал, возмущенный видом этой гадости. Хуже того, что-то под желудком ворочалось, брыкалось, требовало еды. Требовало не криком, но щелкая внутри нее какими-то переключателями, задействуя самые первозданные элементы ее нервной системы. В горле у нее пересохло, рот скривился, словно она таки отхлебнула вина, ставшего уксусом, глаза широко раскрылись и чуть вылезли из орбит. Все мысли, чувства, инстинкты сфокусировались на одной простой идее: добыть еду.
За дальним концом стола стояла высокая ширма с изображением Артура из Эльда, выезжающего из болот с тремя своими рыцарями-стрелками. На его шее болталась Саита, великая змея, которую он только что убил. Еще один подвиг! Попутного тебе ветра! Мужчины и их подвиги! Фу! Какая ей польза от убийства волшебной змеи? У нее в животе малой, и он голоден.
Голоден, подумала она голосом, который не принадлежал ей. Он голоден.
За ширмой увидела двойные двери. Прошла через них, по-прежнему не замечая мальчика Джейка, который стоял в другом конце обеденного зала и с испугом смотрел на нее.
Миа вышла на кухню, такую же пустынную, как и обеденный зал, такую же пыльную. Разделочные столики в зазубринах. На полу кастрюли, сковородки, решетки грилей. Четыре раковины, заполненные мутной, грязной водой с пленкой плесени. Под потолком — флюоресцентные лампы. Лишь некоторые давали ровный свет, большинство мигало, превращая кухню в съемочную площадку фильма ужасов.