Волки Кальи
Шрифт:
Эдди видел людей из своего прежнего района: Джимми Полио с изуродованной болезнью ступней, и Томми Фредерикса, который всегда так волновался, наблюдая за играми по стикболу [33] , что начинал строить страшные рожи, за что его прозвали Томми-Хэллоуин. Шкипера Браннигэна, ввязавшегося бы в драку с самим Аль Капоне, если б Капоне не хватило ума держаться подальше от их округи, и Кзабу Драбника, спятившего гребаного венгра. Он увидел лицо своей матери в груде разбитых кирпичей, ее блестящие глаза поблескивали в осколках бутылки из-под газировки. Он увидел ее подругу, Дору Бертольо, которую ребятня в квартале прозвала Сисястой Дорой, и действительно,
33
Стикбол — уличная игра, упрощенная форма бейсбола, мячик — резиновый, вместо биты — палка.
Эдди начал плакать. И то были слезы счастья.
В тенях этого пустыря Роланд увидел фантомы всей своей жизни: от своей матери до посланцев Кальи Брин Стерджис. И пока они проходили мимо него, росло ощущение, что он все делал правильно. Что все трудные решения, вся страдания, потери, пролитая кровь не пошли прахом, не пропали зря. На все была причина. Все делалось ради поставленной цели. Ради любви и жизни. Он услышал все это в пении розы и тоже заплакал. В основном от облегчения. Дорога к этому пустырю далась ему нелегко. Многие из тех, кто шел с ним, погибли. Однако здесь они жили. Пели вместе с розой. И он понял, что не зря прожил свою жизнь.
Они шли вперед, взявшись за руки, помогая друг другу обходить доски с торчащими гвоздями и ямы, угодив в одну из которых, нога могла переломиться в лодыжке, как сухая ветвь. Роланд не знал, можно ли сломать ногу, находясь в Прыжке, но желания выяснить это у него не было.
— Ради такого стоило жить, — прохрипел он.
Эдди кивнул.
— Теперь меня уже не остановить. Меня не остановит даже смерть.
Услышав эти слова, Джейк сложил большой и указательный пальцы колечком и рассмеялся. Смех этот серебристыми колокольчиками зазвучал в ушах Роланда. На пустыре было темнее, чем на улице, но оранжевые фонари на Второй авеню и на Сорок шестой улице все-таки разгоняли мрак. Джейк указал на вывеску, лежащую на груде досок.
— Видите? Это вывеска магазина деликатесов. Я вытащил ее из травы, поэтому она здесь и лежит. — Он огляделся, показал в другом направлении. — Посмотрите туда!
Щит стоял на прежнем месте. Роланд и Эдди повернулись к нему. Хотя ни один не был здесь раньше, оба тем не менее почувствовали, что уже видели его….
Как
— Думаю, телефонный номер на щите другой, — сказал Джейк.
— Правда? — спросил Эдди. — А какой был раньше?
— Не помню.
— Тогда с чего ты взял, что номер изменился?
В другое время и другом месте Джейк мог бы разозлиться, услышав этот вопрос. Здесь, в умиротворении, источаемой розой, он лишь улыбнулся.
— Не знаю. Доказать мне нечем. Но номер точно был другим. Как и меню в витрине книжного магазина.
Роланд слушал вполуха. Шагал вперед через груды кирпичей, досок и разбитого стекла, в старых ковбойских сапогах, со сверкающими в сумраке глазами. Он уже видел розу. Что-то лежало рядом с ней, в том месте, где Джейк нашел свою версию ключа, но Роланд не обратил на этот предмет никакого внимания. Он видел только розу, растущую среди островка травы, багряной от выплеснутой на нее краски. Роланд опустился перед розой на колени. Мгновением позже Эдди стоял на коленях слева от него, Джейк — справа.
Роза уже закрылась на ночь. Но когда они преклонили перед ней колени, лепестки начали открываться, словно приветствуя их. Гудение розы доносилось со всех сторон, ни с чем не сравнимое по красоте, песнь ангелов.
Поначалу Сюзанна держалась. Держалась, несмотря на то что вновь потеряла ноги и половину себя, во всяком случае, той себя, которая прибыла в Нью-Йорк, и ей пришлось вновь принять эту унизительную, отвратительную позу, нечто среднее между сидением и стоянием на коленях на грязном тротуаре. Спиной она прижималась к дощатому забору, окружавшему пустырь. В голове мелькнула горько-ироничная мысль: «Не хватает только картонки с надписью «Подайте на пропитание» и жестяной миски для милостыни».
Она держалась и после того, как увидела мертвую женщину, переходящую Сорок шестую улицу. Помогало пение… Сюзанна понимала, что это голос розы. Помогал Ыш, прижавшийся к ней, согревавший своим теплом. Она гладила его по шелковистой шерстке, он связывал ее с реальным миром. Она снова и снова говорила себе, что не сошла с ума. Ладно, она потеряла семь минут. Может, и потеряла. А может, что-то случилось с механизмом часов, он икнул и разом перескочил на семь минут. Ладно, она видела мертвую женщину, переходившую улицу. Может, и видела. А может, видела шатающуюся из стороны в сторону наркоманку, благо в Нью-Йорке их хватало…
«Наркоманку с зеленым червяком, выползающим изо рта?»
— Червяк мог мне и привидеться, — сказала она ушастику-путанику. — Так?
Ыш смотрел то на Сюзанну, то на пролетающие мимо автомобили с включенными фарами, возможно, принимаемые им за больших хищников с горящими глазами. И нервно повизгивал.
— А кроме того, мальчики скоро вернутся.
— Чики, — согласился Ыш, и в его голосе слышалась надежда.
«Почему только я не пошла с ними? Эдди мог нести меня на спине. Видит Бог, он делал это и раньше, как с упряжью, так и без».
— Я не могла, — прошептала она. — Просто не могла.
Потому что какая-то ее часть боялась розы. Боялась подойти к ней вплотную. Эта часть контролировала ее тело в те семь минут, о которых она ничего не помнила? Сюзанна опасалась, что да. Если так, то теперь она ушла. Забрала ноги и просто ушла в Нью-Йорк 1977 года. То, что забрала ноги, это, конечно, плохо. Но она забрала и страх перед розой, а вот это как раз хорошо. Сюзанна не хотела бояться розы, в которой чувствовала только силу и красоту.