Волки Кальи
Шрифт:
Каллагэн работает за прилавком быстрого обслуживания ресторана «Либрук хоумстайл» три недели, а живет в двух кварталах от него в мотеле «Закат». Только ресторан не всегда «Либрук хоумстайл», а мотель не всегда «Закат». На четвертый день он просыпается в мотеле «Рассвет», а придя на работу, обнаруживает, что ресторан называется «Форт-Ли хоумстайл». «Либрук реджистер», которые клиенты оставляли на прилавке, превращается в «Форт-Ли реджистер америкэн». И его не слишком радует, что Джералд Форд вновь становится президентом.
Когда Рудбахер расплачивается с ним в конце первой недели, в Форт-Ли, на пятидесятках — Грант, на двадцатках — Джексон, на единственной
Дважды он напивается. Второй раз, после работы, компанию ему составляет Дикки Рудбахер. Не отстает от него ни на шаг. «Когда-то это была великая страна», — стонет либруковский Рудбахер, и Каллагэн радуется: хоть что-то остается неизменным, в какой бы из Америк он ни оказался.
Но его тень с каждым днем удлиняется все раньше, и он видит первого вампира третьего типа, тот стоит в очереди за билетами в городской кинотеатр; тогда он извещает Рудбахера, что уходит с работы.
— Вроде бы ты говорил, что ничем не болен, — ворчит Рудбахер.
— Не понял?
— У тебя зуд в ногах, друг мой. Который зачастую составляет компанию вот этому. — Рудбахер опрокидывает воображаемый стакан, который якобы держит в покрасневшей от мытья посуды руке. — Когда зуд в ногах подхватывает взрослый человек, он практически неизлечим. И вот что я тебе скажу: если бы не жена, которая все еще неплохо трахается, и двое детей в колледже, я бы собрал вещички и присоединился к тебе.
— Правда? — в изумлении спрашивает Каллагэн.
— Сентябрь и октябрь всегда худшие месяцы, — мечтательно говорит Рудбахер. — Ты буквально слышишь этот зов. Птицы тоже слышат его и улетают.
— Зов?
Во взгляде Рудбахера читается: хватит нести чушь. «Для птиц это небо. Для таких, как мы, — дорога. Гребаная дорога зовет нас. Такие, как я, у которых дети учатся, а жена хочет заниматься этим делом не только субботним вечером, включают радио громче, чтобы заглушить этот зов. Тебе нужды в этом нет. — Он пристально смотрит на Каллагэна. — Останься еще на неделю. Я накину тебе двадцать пять баксов. Ты просто сорвешь банк в Монте-Карло.
Каллагэн обдумывает предложение, качает головой. Если б Рудбахер был прав, если б дорога была одна, возможно, он остался на неделю… и еще на одну… и еще. Но дорога-то не одна. Их множество, и все они — тайные хайвеи. Он вспоминает книжку, прочитанную в третьем классе, и смеется. Книжка называлась «ДОРОГИ, КОТОРЫХ МНОГО».
— Что тут смешного? — хмурится Рудбахер.
— Ничего, — отвечает Каллагэн. — Все. — Он хлопает босса по плечу. — Если буду возвращаться этим путем, загляну к тебе.
— Этим путем ты возвращаться не будешь, — говорит Рудбахер, и он, конечно же, прав.
— Я провел на дороге пять лет, может, чуть больше или чуть меньше, — заключил Каллагэн, когда они уже подходили к церкви. То была единственная фраза, произнесенная по сему поводу. Однако они услышали куда больше. А потом не удивились, узнав, что Джейк, направлявшийся в город с Эйзенхартом и Слайтманами, также услышал часть рассказа Каллагэна.
Пять лет на дороге, и больше ничего вслух.
А ведь все остальное, вы понимаете, тысячи потерянных миров розы.
Он пять лет на дороге, чуть больше или чуть меньше, только дорога не одна, их великое множество, а пять лет, при определенных обстоятельствах, могут тянуться вечность.
Это шоссе 71 в Делавэре, и яблоки, которые нужно собрать. Это маленький мальчик по имени Ларс и сломанный радиоприемник. Каллагэн чинит его, а мать Ларса дает ему корзинку с ленчем, удивительным ленчем, которого ему хватает на много дней. Это шоссе 317 в сельских районах Кентукки и сбор винограда с Питом Петакки, рот которого не закрывается ни на минуту. Девушка приходит посмотреть, как они работают, симпатичная девушка лет семнадцати, сидит на каменной стене под опадающими желтыми листьями, и Пит Петакки размышляет о блаженстве, которое испытал бы, если б эти длинные бедра, скрытые джинсой, обняли его шею, а он погрузил бы язык в пещерку между ними. Пит Петакки не видит синего свечения, которое окружает девушку, и, конечно же, не видит, как чуть позже ее одежда падает на землю: Каллагэн, сидя рядом с ней, одной рукой привлекает ее к себе, а когда она уже гладит ему бедро и тянется губами к шее, всаживает в нее нож, под самое основание черепа. Этот удар у него отработан.
Это шоссе 19 в Западной Виргинии и маленький бродячий цирк, владелец которого ищет человека, могущего чинить автомобили и кормить животных. «Или наоборот, — говорит ему Грег Чамм, тот самый владелец. — Кормить автомобили и чинить животных. Что тебе больше нравится». А какое-то время спустя, когда желудочная инфекция укладывает в постель большую часть труппы (они движутся к югу, пытаясь убежать от зимы), он уже участвует в представлении, играет медиума, вызывая духов, и с огромным успехом. Именно во время одного из выступлений он впервые видит их, не вампиров, не живых покойников, не бродячих мертвяков, а высоких людей с бледными настороженными лицами, спрятанными под старомодными широкополыми шляпами или новомодными бейсболками с длиннющими козырьками. В тени, отбрасываемой или полями шляп, или козырьками, их глаза поблескивают красным, как глаза скунсов или бродячих котов, если они попадают под луч фонарика, шныряя между мусорных баков. Они его видят? Вампиры (по крайней мере третьего типа) — нет. Мертвяки — да. А эти люди, прячущие руки в карманах длинных желтых плащей, с суровыми лицами, выглядывающими из-под шляп? Они его видят? Каллагэн этого не знает, но решает, что рисковать не стоит. Тремя днями позже, в городе Язу-Сити, штат Миссисипи, он вешает на крюк черный цилиндр медиума, оставляет грязный комбинезон в кузове пикапа и уходит из цирка Чамма, не дождавшись жалованья за последнюю неделю. Уходя из города, видит на телеграфных столбах плакаты розыска пропавших животных с одинаковым текстом: