Волки севера
Шрифт:
— Это, грубо говоря, граница залегания льда 20 000 лет назад, мистер президент.
Президент поднялся и подошел к карте.
— Стовин сказал, что над Чикаго будет ледяной покров толщиной в милю, — сказал он. — Значит, также будет и в Миннеаполисе, Филадельфии, Питтсбурге, Нью-Йорке.
Брукман кивнул.
— И на остальной части земного шара: почти все Британские острова, пол-Европы и Европейской части России, Скандинавия, Германия… Подо льдом будут Берлин, Варшава, Москва, Ленинград и далее — Сибирь.
— Все исчезнет? — спросил президент.
— Все.
— И как быстро будут развиваться события, чтобы катастрофа достигла таких масштабов?
— Не знаю. Стовин утверждает,
— Что думают о возможном оледенении ученые других стран?
— Я знаю, что Ледбестер в Англии на прошлой неделе встречался с премьер-министром. В других странах тоже происходили совещания, но под большим секретом. Все боятся возможной паники — экономической, индустриальной…
— И тем не менее, мы должны довести это до сведения общественности, — сказал президент.
— Должен подчеркнуть, что все это только гипотеза, — сказал Брукман. — Я знаю, что этого мало, вам хотелось бы определенности, но пока я не могу предложить ничего другого. Мы еще очень мало знаем о климате, хотя запускаем спутники на орбиту. Вполне возможно, что и я, и Стовин, и остальные ошибаются. А ошибка порождает ошибку, любой ученый скажет вам это. Может быть, мы и ошибаемся.
— Я заметил, что вы говорите — мы, — сказал президент. — Стовин обратил вас в свою веру?
— В какой-то степени, да.
— И вы обеспокоены?
— Да.
— И я тоже, — сказал президент. — И я.
Он замолчал на мгновение.
— Нам нужно обдумать, как это сообщить, чтобы не вызвать паники, — сказал он. — И какое бы ни было принято решение, оно должно быть принято быстро. Вы знаете, я не Стовин. И верю в Бога. Он не мог завести нас так далеко, чтобы затем заморозить.
Брукман промолчал.
— Вы когда-нибудь слышали о Натаниеле Грине, Мэл? — спросил президент.
Брукман отрицательно покачал головой.
— Я так и думал. Но старый Нат всегда был моим героем.
Он кивнул на портрет Вашингтона над камином.
— Нат Грин был лейтенантом в армии Вашингтона во время войны с британцами. Он не выигрывал больших битв, но и не проигрывал кампаний. Он говорил: мы сражаемся, проигрываем, поднимаемся и снова сражаемся. Когда я был мальчиком, я был бы счастлив походить на пего. Видите ли, Мэл, самое великое в человеке это то, что он может подниматься после поражения.
Он поднялся, протянул руку.
— Спасибо, Мэл. Скоро я снова свяжусь с вами. В ближайшие месяцы мы должны все обговорить и решить.
Когда Брукман ушел, президент долго стоял под эмблемой золотого орла на камине. Он вспоминал всю беседу. Что ждет человечество? Президент поднял голову и встретился взглядом с портретом Вашингтона.
— Велл, мистер президент, — сказал он. — Посмотрим.
Евгений Солдатов смотрел в окно серой «Чайки», увозившей его из центра Москвы в аэропорт Домодедово, находящийся в двадцати пяти милях к югу от столицы. Большой автомобиль провез его по Ленинскому проспекту и сейчас разбрызгивал грязь на улицах пригородов Москвы. Вдоль дороги в печальной пустоте полей, на которых кое-где виднелся снег, стояли белые безликие здания, похожие одно на другое. Прохожие, с поднятыми воротниками пальто, шли по горбатым тротуарам, либо терпеливо ждали на остановках, когда забрызганный грязью голубой автобус заберет их. За домами начинался лес. Это был воскресный день, и группа молодых людей, наверное, студентов, подумал Солдатов, красила железобетонный мост.
Вскоре дорога углубилась в настоящий
Многие москвичи не хотели бы, чтобы их послали в такой город, как Новосибирск. Это было для них равносильно ссылке в социальную пустыню. Но он, Солдатов, быстро полюбил Новосибирск. Да, город был суровый и временами жестокий. Иногда там не было даже масла, не говоря уже о мясе. Но зато там был балет почти такой же, как в Большом театре. И Новосибирск со своим двухмиллионным населением двигался вперед, он имел будущее, будущее, не отягощенное историческими традициями. Но самое главное заключалось в том, что можно было отъехать за три мили от города и оказаться в настоящей сибирской тайге, в серо-серебряной и зеленой бесконечности под ледяно-голубым небом, где были только белки, медведи, лисы, соболя и волки — особенно много волков было в этом году, как сказал ему Ковалевский. А несколько недель в году можно было увидеть очень много бабочек, которых так любила Валентина. И она возникла перед его глазами — маленькая, смуглая, решительная и прекрасная — он сразу же захотел очутиться на комфортабельной даче Академгородка в нескольких милях от города. Однако и Новосибирск, и Академгородок, и дача были от него в 2300 милях к востоку, в четырех часах полета. В Москве было время обеда, а в Академгородке наступил вечер.
«Чайка» свернула к аэропорту и въехала в боковые ворота. Шофер открыл дверь, и служащий аэропорта приветствовал его. Обмениваясь вежливыми замечаниями, они прошли в небольшой специальный ресторан, где его уже ждал ленч: яйца вкрутую, цыпленок в борще, красная икра и стакан цинандали. Тут же стояла и бутылка этого грузинского вина. Поев, Солдатов не стал допивать вино и официант оценил это, так как раскланивался, прощаясь, с преувеличенной любезностью.
Ил-62 был полон. Впрочем, новосибирский рейс всегда был полон. Стюардесса, блондинка с величественными пропорциями и золотыми крылышками Аэрофлота на пышной груди, в голубой униформе, выделила его из остальной массы пассажиров и спросила, что ему принести. Однако, когда через два часа принесли обед — стандартный аэрофлотский цыпленок с рисом, — он отказался. Он терпеть не мог пластмассовой посуды. Солдатов удовольствовался стаканом яблочного сока. Он подумал, что лучше дождется домашнего обеда. Валентина наверняка приготовила что-нибудь вкусное к его приезду. Может быть, свежую рыбу из Обского моря, которое находилось всего в полумиле от их дачи. Солдатов закрыл глаза и постарался уснуть.
После приземления понадобилось еще сорок минут езды на машине в холодной ночи — и наконец он дома. Родной запах охватил его со всех сторон. И он оказался прав — действительно Валентина приготовила свежую рыбу. После того как он поел, они оба сели рядом, чтобы поговорить.
— Ну, как там? — спросила она. — Тебя выслушали? Что сказал Головин?
— Сидел, как всегда, с умным видом, — ответил он. — Черт побери, я удивляюсь, как может работать Академия, если там сидят люди, подобные Головину, единственное занятие которых стараться ничего не делать и ни во что не вмешиваться.
Она посмотрела на него.
— Надеюсь, ты этого не сказал там. Женя? Головин бы не простил тебе.
— Разумеется, нет. Я не идиот. Но все знали, что я думаю.
— Тебя, значит никто не поддержал?
Его лицо просветлело.
— Кое-кто поддержал. Галия, например. Я иногда думаю, что у него больше здравого смысла, чем у всех остальных людей, вместе взятых. Кроме того, за меня были и сибиряки: Ефремов, Кривицкий, Машуков… Все они говорили, правда, до определенного предела.