Волки в городе
Шрифт:
В машине был найден портфель главного редактора. Его тут же передали в спецмашину, которая уже прибыла на место происшествия, для проведения экспертизы. Через пару минут эксперт-криминалист вернулся и сказал, что все отпечатки пальцев на портфеле принадлежат убитому. Так же он сообщил, что по первичной диагностике замков на портфеле можно твердо сказать, что за последние несколько часов их никто не открывал.
Днёв начал обход пространства вокруг автомобиля. В руках у него был фонарь, которым он метр за метр освещал все новые и новые
— Лада! — позвал напарницу Днёв. — Иди-ка посмотри.
Мишина подошла к нему и присела рядом на корточки.
— Помада? — в голосе ее сквозило удивление.
— Вот именно, — подтвердил Днёв. — Что скажешь?
Лада осторожно, кончиками пальцев подхватила пластмассовый корпус упаковки и повертела его в руках.
— Иностранная, — констатировала она. — Надписи все на английском. Дорогая. Причем очень. У нас такую не достать даже в спецраспределителях.
— Ну вот… Приехали….
Днев поднялся и подал руку Ладе, чтобы помочь ей. Но та его дружеский жест проигнорировала и сама довольно таки бодро вскочила.
— Думаешь они? — спросил ее подполковник, указывая взглядом на помаду.
— А есть варианты?
— Не знаю….
– пожал плечами Днёв. — Давай-ка ее на экспертизу. Может, это принадлежало жене убитого.
Экспертиза показала, что все отпечатки на пластиковом корпусе смазаны и, скорее всего, в последний раз его держали в руках, на которых были надеты перчатки. Но даже приблизительный первичный анализ отпечатков ясно свидетельствует о том, что они принадлежали, во-первых, женщине, а, во-вторых, — совсем даже не жене главного редактора.
Находка, конечно, тут же все расставляла по своим местам, но и усложняла ситуацию в разы. Судя по ней, на месте преступления находился человек, побывавший за границей СНКР. Причем не так давно. Никто из рядовых граждан там быть не мог просто физически — выезд из страны был запрещен. Выходило, что кто-то сам приехал оттуда. Причем не просто приехал, а еще и расстрелял известного и уважаемого человека. Если приплюсовать сюда пули, которыми был напичкан автомобиль и тела, которые были на сто процентов иностранного производства, то по всему получалось, что МНБ в данном случае имело дело с иностранной разведкой.
— Поехали, — сказала Мишина. — Больше нам тут делать нечего.
Они вернулись на Лубянку, когда совещание, на которое был приглашен Збруев, все еще продолжалось. Оказавшись возле зала, откуда доносился чей-то грозный голос, вещавший про защиту национал-коммунистического Отечества, Днёв попросил стоявшего возле дверей дежурного офицера срочно позвать генерала Збруева.
Збруев, выслушав краткий доклад подполковника, тяжело вздохнул, но на губах его
— Будем надеяться, что так все оно и есть. Ждите меня — вернусь и все обсудим.
Днёв отлично знал, отчего генерал испытал этот, могущий показаться странным со стороны, прилив радости. Суть заключалась в том, что теперь вся ответственность ложилась на контрразведку и практически полностью снималась с их управления, которое занималось, преимущественно, внутренними контрреволюционными элементами. То есть, контрразведка проморгала проникновение в страну иностранной диверсионной группы, которая теперь безнаказанно действует в самом сердце государства.
Днёв почувствовал, что жутко проголодался.
— Может, перекусим чего-нибудь? — поинтересовался он у Мишиной, которая тоже выглядела утомленной.
— Можно, — согласилась она.
Они прошли в круглосуточную столовую, которая в этот поздний час была практически пустой. За столиками сидело несколько офицеров, которые тут же уткнули глаза в свои тарелки, как только увидели входящего подполковника. Но Днёв заметил, что при появлении за его спиной Лады, офицеры явно оживились и с интересом проводили ее взглядами, перешептываясь между собой.
Они взяли кофе и бутерброды. И то, и другое было хорошего качества, а, главное, настоящим. И это было еще одной привилегией — улучшено питаться. Ведь девяносто процентов народонаселения в СНКР годами не видели всего этого… Конечно, как-то где-то доставали к праздникам, но в суровые будни довольствовались порошками вместо нормального кофе и соево-бумажной массой вместо колбасы. Днёв, родившийся в самом конце девяностых годов двадцатого века слышал от своих родителей, что подобное было и Союзе в не самые хорошие времена, но сам подполковник этого ничего, конечно, не видел.
Впрочем, подполковник четко знал, что между тем, что происходило в период упадка советского гиганта и тем, что происходило на его глазах в СНКР есть очень большая разница — принципиальная. С его точки зрения (которая основывалась на точке зрения известных в СНКР историков) нынешние времена правильнее было бы сравнивать с тридцатыми годами двадцатого века. Именно поэтому и готовилось празднование столетия репрессий, к которым прибавилась приставка «великие», а по всей стране именем вождя народов назывались города, улицы и площади.
Днёв ни на секунду не сомневался, что все процессы в стране ведут к ее усилению и процветанию. И в органах он служил искренне. В отличие от некоторых его бывших коллег, которые, правда, были уничтожены еще в первые годы после революции, в период большой чистки.
Глотая ароматный кофе, подполковник украдкой наблюдал за Ладой. Оба молчали, так как за последние пару часов на них свалилось слишком много информации, которую стоило обдумать. Тишина не была третьей лишней за их столом.
Перекусив, они не торопясь пошли в сторону кабинета Збруева.