Волкодав
Шрифт:
И, чтобы забыться, я вновь доставал из своего скарба флягу с огненной водой и отпивал несколько глотков. Хранившиеся там же в поклаже яблоки завершали дело, сослужив службу хорошей закуски.
Успокоившийся и отделавшийся ото всех мыслей, я, наконец, засыпал кротким и беспокойным сном, чтобы затем опять проснуться разбитым и продолжить свой путь.
В Российской империи мы снова жили вместе. Сначала в Киевской губернии, затем Петербург отделил меня, Орла и Белгорода в отдельную — Белгородскую. Это было довольно странным решением, ведь я оказался будто меж двух огней: Орлом, который всё-таки время от времени предпринимал небольшие попытки сблизиться
Неужели он так и не понял моих слов в тот раз? Или просто решил не опускать руки? К счастью для меня — или к сожалению, не знаю — он так и не решился вновь заговорить о наших отношениях прямо. Но даже если бы и заговорил, что бы я сказал ему нового?.. А ещё этот Белг, вечно настраивавший меня против него…
Доходило и до скандалов: Белгород цеплялся к Орлу, а я не знал, что делать, ведь с одной был мой брат, а с другой… Мой бывший подопечный, к которому я испытывал очень и очень смешанные и непонятные ещё пока что и самому себе чувства.
После очередного выяснения отношений Орёл и ушёл. Боже мой, теперь я понимаю, что он терпел это всё около пятидесяти лет, но зачем?.. Неужели и правда ради меня?..
Тогда это казалось мне бредом, но ныне это снова и снова заставляло меня задуматься: а что, если Орёл всё ещё любил меня? Меня, дурака, слишком во многом слушавшего своего брата…
Но ушёл он недалеко. Вот честно, лучше бы я и не отпускал его тогда, чем знать то, что произойдёт дальше.
О том, что Орёл и Брянск счастливо живут вместе в губернии первого, я сначала узнал. Узнал — и не поверил.
А потом как-то раз вдруг увидел их с Брянском рядом, улыбавшихся друг другу так счастливо и влюблённо. В этот же момент моя жизнь потеряла частичку своего смысла.
Я и правда был дураком, раз думал, что Орёл уйдёт просто так, в пустоту. Но почему, ради Бога, почему к моей брату?! Почему…
Вскоре я начал находить его старые рассказы в различных журналах.[4] Их читали, обсуждали, критиковали, но больше хвалили — я всё это знал и слышал. Люди искренне полюбили его работы. Выходило, что Брянск смог дать Орлу то, чего не мог я?..
Однажды я пытался высказать им обоим всё, что о них думал, но ни нормального разговора, ни драки не вышло, а жаль. Ну, не называть же дракой тот единственный жалкий удар, что я отвесил Брянску?
Вспоминая это, чувствую себя полнейшим идиотом: прежде, чем идти разбираться и махать кулаками, надо было хотя бы окончательно определиться в своих чувствах к Орлу, а не как я — тянуть до последнего. И, только потеряв, всё понять.
А жизнь продолжала рушиться. И, хоть я и старался не встречаться больше с этими двумя, новая беда пришла откуда не ждали. Как-то раз, застукав моего любимого младшего брата Белгорода, всегда отличавшегося твёрдыми принципами и высокими моральными устоями, в объятиях нашего раздолбая-Воронежа, я не выдержал. И, хоть при мне там и был только сдержанный поцелуй, я не хотел и не собирался знать больше ничего о них!
Белг, Белг, как же ты… Как же тебе… Как же можно было так поступать, разрушая мою привязанность и строя за моей спиной свою собственную? Ты же сам
Ох, Белг. Чего-чего, а подобного я от тебя уж точно не ожидал! Это был слишком сильный удар в ещё одно моё слабое место.
Тогда-то я и запил. Всё навалилось так неожиданно, обложило со всех сторон…
А тут ещё и эти слухи о скором присоединении Крыма! Как мне жить, когда он будет в России? Ведь угроза исчезнет! А с ней и моя нужность государству…
Ни Орла, ни брата, ни цели, к которой я шёл уже столько веков…
Неужели не останется ничего, совсем ничего, что связывало бы меня с моей прежней жизнью, с тем временем, когда всё было ещё хорошо?!
Этот вопрос не давал мне покоя. Он бился в висках, едва ли не заставляя забыть обо всём остальном. И однажды, устав от изнурительного потока мыслей, я вдруг вспомнил одну любопытную деталь, постоянно дополнявшую образ Вани.
Дневник. Это было немного больно — начинать записывать скучные события своей изменившейся жизни — ведь при каждой мысли об этом передо мной вставало уже недосягаемое, но всё ещё такое привычное видение низенького паренька с белокурыми волосами и чистыми, как бездонное летнее небо, глазами. Перебороть себя было сложно, но с тех пор хотя бы мысли не раскалывали голову изнутри, а переживания не ели сердце так яростно, как до этого.
Да, Ваня, ты был прав. Это всё-таки помогает успокоиться и познать себя лучше.
И вот, почти полгода назад, в один из тех долгих зимних вечеров, когда душу снедает особая скука, я, сидя над очередной записью в уже давно ставшую толстой тетрадку, наконец, понял. Если я не могу видеть ни Белгорода, ни Орла, то, быть может, мой старый враг, Крым, подскажет мне, куда теперь двигаться и чем жить?
Это было безрассудно и, возможно, неправильно, однако я почему-то ухватился за эту мысль как за единственную надежду.
А что, если он и правда посоветует что-то хорошее? Я слышал, что он очень изменился в последнее время…
И, когда моя лошадь, преодолев Перекоп, ступила копытом на крымскую землю, я понял, что приехал сюда не зря. Здешняя природа по красоте своей не только значительно превосходила привычную мне, но и отвлекала меня от скверных мыслей, поэтому оставшийся путь я преодолел уже в более приподнятом настроении.
Начало июля 1866 года, г. Бахчисарай.
Крым раскрывался передо мной постепенно: по мере моего продвижения вглубь полуострова он поворачивался ко мне то одной своей стороной, то другой. И все они были прекрасны, будь то убегавшая за горизонт степь с искривлявшей его кромкой далёких гор, долины полноводных Салгира и Бельбека или же многочисленные тенистые рощи и виноградники у рек и близ моря. Это был поистине райский уголок! И именно из его глубин и приходили орды, сеявшие страх и ужас по всей Московии и не дававшие закрепиться в диком пограничье. Какая ирония!
Теперь беда уже почти миновала: закончившаяся около десятка лет назад Крымская война хоть и довольно болезненно отразилась на России, однако подчеркнула важность и значимость полуострова для неё. В газетах я читал, что в Петербурге были очень недовольны запретом для страны содержания флота в Чёрном море и, как и почти все жители империи надеялся, что эта мера была не более, чем временной.
Следы конфликта здесь были повсюду. Выражались они не столько в разрушениях, которые, впрочем, в степной и горной частях были ещё не столь заметны, сколько в памяти людей, всё ещё не полностью наладивших мирный быт.