Волкодав
Шрифт:
Казалось бы, вот он, мир — живи и радуйся. Но грянувшая немногим погодя Смута снова поставила под удар спокойствие окраин Московии. В этот раз главными врагами вместо Крыма стали наши западные соседи, поляки и литовцы, ранее также страдавшие от набегов моего старого знакомого.
И вот тогда, уже после всех основных её событий, я и совершил то, о чём жалею до сих пор.
Начало осени 1615 года, г. Курск.
— Ч-что это было? — Я отстранился первым и сразу нарушил тишину.
—
Я не знал, что ответить. Что это было, я и так знал, вот только не вполне понимал, почему Орёл сделал это. Почему из множества других олицетворений Ваня обратил своё внимание именно на меня? Нет, я, конечно был очень близок ему, но ведь только как наставник! Я опекал его, учил почти всем азам военного дела и открывал доселе неизведанный мир сражений, позволяя вкусить радость побед и печаль поражений. Но, всё же… Разве этого хватило бы, чтобы решиться на такой шаг?..
Я дорожил Ваней. А как иначе? Он ведь вечно следовал за мной по пятам и почти всегда находился рядом — тут уж хочешь не хочешь привяжешься и привыкнешь. Дошло до того, что мне уже даже было непривычно находиться без Ваньки то время, пока он был без сознания…
Но мы же уже всё обсудили! Тогда, давно, ещё в Чугуеве, в тот день, когда приехал Белгород. Я всегда помнил, что не давал Ване никаких намёков, сказав лишь только о вреде чувств для их общего дела… Да даже то, что наши лица в тот раз тоже находились очень близко друг к другу, ничего не значит! Ну, как ничего… С того случая я постоянно настраивал себя на то, что это была лишь случайность, но, видимо, Ваня в отличие от меня, думал совершенно иначе…
Боже! Какие картины с моим участием тогда мог нарисовать в своём воображении этот ранимый паренёк, и что мне теперь со всем этим делать?!..
— Т-ты что, не хотел?.. — Взволнованный вопрос Орла вырвал меня из всех этих мыслей, и мой ответ прозвучал для него слишком резко и жёстко:
— Так, — начал я спустя несколько долгих минут после Ваниного вопроса, — послушай сюда. Я не знаю, что ты там себе напридумывал, но ты для меня в первую очередь подчинённый. Солдат, каких много, но с поправкой на то, что ты олицетворение.
Сказать по правде, мне было жаль говорить с Орлом в таком тоне и такими словами, однако надо было решительно дать понять Ване, что между нами не может быть совершенно ничего. О том, что таким образом я лишь пытался скрыть свою неопытность в сердечных делах и неуверенность, я тогда даже и не думал.
— Курь, но я… — Ваня смотрел на меня каким-то побитым и потерянным взглядом. Он явно не понимал, что сделал не так, и почему мои настроение и тон переменились столь резко. — Мне казалось…
— Значит, только казалось. — Отрезал я в ответ. — Я не собираюсь заводить со своими солдатами какие-либо отношения кроме уже упомянутых. С тобой было некоторое исключение лишь потому, что в какие-то моменты я переживал за тебя, как за сына. Да, пожалуй ты именно так мне и дорог. Но
— Мне уже двадцать один!
— В этом ещё одна загвоздка: я слишком стар для тебя. Ты для меня — всё ещё слабый ребёнок, которого нужно опекать и защищать, но никак не что-то большее, и последнее событие тому примером… Уж извини.
Заметив, как поник Орёл после моих слов, мне захотелось его немного приободрить. Да и вернуть остатки его доверия тоже стоило бы. Я попытался улыбнуться. Получилось как-то натянуто и, наверное, вымучено, и в душе я молил Бога о том, чтобы Орёл этого не заметил.
Но я просчитался. Ваня всегда отличался небывалой чуткостью и чувствительностью. И потому он как-то сразу весь сжался, отвернулся, даже отодвинулся.
Я протянул к нему руку. Мне очень хотелось дотронуться до него, приободрить, но я уже не был уверен в том, что Ваня меня не оттолкнёт. Моя рука покачнулась в воздухе, замерла и вскоре вернулась в прежнее положение. Я не решился.
— Надеюсь, это наш последний разговор на эту тему. Мне бы не хотелось портить наши почти полностью военные отношения чувствами. — Немного помолчав, словно собираясь с силами для дальнейших слов, добавил я. — Подрастёшь немного — найдёшь себе более достойную кандидатуру, а не старого солдата, полного навязчивых идей.
Это прозвучало слишком тихо и даже мрачно, будто и я вдруг сам осознал, наконец, от чего именно отказался. Но пути назад уже не было.
— В таком… — Голос Вани дрожал и был готов сорваться на всхлипы, однако Орёл не позволял себе этого. — В таком случае я больше не нуждаюсь в твоей опеке! Сам как-нибудь проживу, даже если погибнуть придётся! — По мере того, как Ваня говорил, его голос становился всё громче, словно желая выплюнуть мне в лицо всю причинённую ему боль. — К черту твою заботу, я уже не маленький!
— Поправься сначала, глупый. А уж потом — посмотрим.
Не желая больше расстраивать всё ещё дорогого мне парня и видеть его, я, резко поднявшись с его кровати, быстро направился к двери.
Я всё осознал уже после того, как тяжёлый слой дерева, обитый железом и местами, какой-то мягкой тканью, скрыл от меня Орла, спрятавшего в ладонях лицо. Чувство одиночества, безысходности навалилось на меня почти сразу. Эта дверь теперь была не только границей комнат, но и преградой в наших отношениях. И я сам стал этому виной.
Не желая в конец рвать себе сердце всхлипами Орла, доносившимися из-за неё, и желая забыться, я неуверенно, но вернулся к делам.
Не то что бы Ваня мне совсем не нравился, — как и многих других, он почти сводил меня с ума своей внешней миловидностью, мягкой кожей и невинным загнанным и будто что-то просившим взглядом, — я просто не мог, не мог совмещать работу и чувства! Я привык жить правилами, законами и строгими внутренними принципами и считать, что такая слабость приведёт лишь к помехам и трудностям, чем будет иметь какую-то пользу.