Волкодав
Шрифт:
Сквозь цепь стражников, не подумавших останавливать своего, проник Авдика. Он встал рядом с отцом и сказал:
– Против родича я даже за тебя, кнес, не пойду. Его взгляд все скользил вверх-вниз по полупустому рукаву Аптахара.
– Видишь, сын, вот я и отвоевался, – сказал ему Аптахар. – Станешь кормить? Не бросишь калеку? Авдика с обидой ответил:
– За что срамишь при честном народе, отец? Тем временем кое-где в толпе народа поднялся горестный плач. Иные из горожан, выбежавших на берег, не доискались среди молодых ратников кто брата, кто сына. Те, кому повезло больше, напирали на тонкую цепь охраны, стремясь скорее обнять
Дунгорм покинул своих велиморцев и подошел туда, где стоял галирадский правитель.
– Государь, – с поклоном обратился он к Глузду. – Позволь, государь, от имени моего господина и от моего собственного уверить тебя, что мы вполне разделяем твою досаду и скорбь и так же, как ты сам, горим желанием покарать виноватых в случившемся. Позволь, однако, спросить, что именно подвигло тебя возложить столь страшную вину на телохранителя госпожи, именуемого Волкодавом?
Суров был Глузд. И нрав его, по общему мнению, отнюдь не улучшился после гибели любимой жены. Дивно ли, что он готов был рвать и метать, утратив еще и дочь! Бывал он и немилостив, и гневлив, и временами тяжкосерден, и на затрещину скор, однако безвинных голов ни прежде, ни теперь не рубил. Он буркнул:
– Мой витязь и родственник, которого я привык считать сыном, прислал мне голубя с письмом. Там обо всем говорилось. Тебе этого не довольно?
Дунгорм снова поклонился, уважая волю и мнение кнеса. Но отступать и не подумал. Он сказал:
– Мой господин тоже отправил тебе голубя, государь. Я, недостойный, по мере своего разумения помогал благородному кунсу составлять это письмо, и потому вышло так, что я близко знаком с его содержанием. И, уверяю тебя, государь, никаких обвинений против телохранителя госпожи в нем не было! Позволь спросить тебя, получил ли ты письмо моего господина?
Сперва Волкодав увидел, как отрицательно мотнул головой боярин Крут. Потом услышал раздраженный ответ самого правителя;
– Ничего я не получал!
По мнению венна, всех лучше о судьбе голубя мог бы поведать ловчий сокол, давно переваривший его нежную плоть. А невесомый пепел письма разнесли, должно быть, веселые ветры, всегда дувшие по осени у Северных Врат Потаенной Державы.
– Мой господин, – сказал Дунгорм, – хорошо представлял себе важность того письма и даже предвидел, что по дороге с ним может что-то произойти. Ибо несовершенен наш мир, и происки Зла в нем нередки. Поэтому благородный кунс снабдил меня полным списком письма, заверенным его рукой и печатью, хорошо знакомой тебе, государь. Вот оно! Со времени отъезда я сохранял его на груди.
Дунгорм расстегнул подбитый теплым мехом камзол, снял через голову плетеный шнурок и протянул кнесу ярко-красный цилиндрик из вощеной кожи. И Волкодав отчетливо понял, к чему стремился подосланный среди ночи убийца. Он хотел забрать вот этот самый цилиндрик. И, вероятно, вместе с жизнью Дунгорма, в гибели которого
Кнес тем временем сломал желтую восковую печать, вытащил и развернул перевязанный цветными тесемками свиток. Галирадцы сдержанно гудели, ожидая, чтобы правитель огласил приговор. Кто-то переживал за друзей. Для прочих суд кнеса был чаемым развлечением.
Прочтя первые же несколько строчек, Глузд Несмеянович покосился на Правого:
– Читай и ты тоже.
Седовласый великан дальнозорко сощурился через плечо государя. Вождь был на полторы головы меньше него.
– И что он такого там понаписал… – проворчала Эртан. Она очень волновалась, – и из-за суда, и из-за непривычного еще старшинства, которое кнес то ли признает, то ли, чего доброго, осмеет.
– Правду, наверное, написал, – так же негромко ответил Волкодав.
Государь кнес обычно принимал решения быстро.
– Поди сюда, ты!.. – сквозь зубы велел он Волкодаву. Если венн что-нибудь понимал, Глузд Несмеянович люто досадовал на судьбу, не давшую тотчас сорвать ярость на подвернувшемся под руку висельнике. Но и душой покривить галирадский кнес себе позволить не мог.
Волкодаву не слишком понравился его тон, но делать было нечего, подошел. Народ притих, ожидая, что будет.
– Почему по моему городу с развязанными ножнами шастаешь? – напустился на венна правитель.
Волкодав чуть не огрызнулся – не город, мол, твой, а ты, кнес, городом призван на службу. Кабы еще путь-то не показали, если начнешь ни за что людей обижать. Он, однако, воздержался и ответил так:
– Мои ножны своей рукой развязала твоя дочь, государь. И ее изволения никто еще не отменил.
– Моей дочери с нами нет! – прорычал кнес. Волкодав вспомнил сапфировые глаза своего кровного врага и сказал:
– Винитар отыщет госпожу, кнес. Не тот человек, чтобы так легко ее потерять.
– Вот что, – притопнул сапогом Глузд Несмеянович. – Мой зять тебя не казнил, и мне не пристало. Но в городе моем чтобы я тебя больше не видел. Пошел вон, говорю!
Боярин Крут, недовольный решением вождя и близкого друга, хмурил косматые седые брови. Позже, когда кнес поостынет. Правый, как то нередко бывало, попробует заговорить с ним и заставит смягчиться. Он и теперь бы вмешался, да знал из опыта – помочь не поможет, только навредит.
Волкодав о намерениях боярина не знал. Да и знать не хотел. Он мрачно сказал:
– Не так, кнес!
Мыш, сидевший у него на плече, угрожающе развернул крылья и зашипел.
Глузд Несмеянович, казалось, сделался выше ростом:
– Молчи!
Волкодав ответил с угрюмой решимостью и так, словно у него за спиной была не кучка потрепанных ратников, а войско раза в три поболее галирадского:
– А ты рот мне не затыкай! И ноги о мою честь тебе, кнесу, не вытирать! Я либо виноват, либо прав! Виноват если – руби голову. А не виноват, так и из города гнать не моги!
– Вот видишь, родич, с каким наглецом мне приходилось иметь дело, пока я сестру в Велимор вез, – устало вздохнул Лучезар.
– Венн дело говорит! – сказал Крут.
– Может, мне тебя еще и наградить, телохранитель? – недобро щурясь, спросил кнес.
Волкодав смотрел на него не мигая. Он сказал:
– Наградой мне было доверие кнесинки. Ты лучше спроси своего боярина хоть о том, почему он так рвался везти госпожу через Сивур вперед всего войска! На том берегу велиморцы поймали…