Волонтеры атомной фиесты
Шрифт:
– Мне интересно, — лаконично ответил Корвин, и долил в чашки еще какао.
Канадский профессор философии истории несколько раз кивнул, кажется, собираясь с мыслями, или точнее, подбирая четкие формулировки, и лишь затем произнес:
– Вероятно, следует начать с идеи этой книги. До сих пор я искал социальные модели в прошлом, и старался проследить, как они проецируются на современность. А в этот раз возникла идея поискать социальные модели в будущем, и проследить, из каких точек современности они проецируются.
–
– А почему ты с такой легкостью выкинул фантастику? — спросил Найджел Эйк.
– Потому, что это не будущее, а субъективный вымысел. Кажется, так по научному.
– То, что ты сказал, кэп, это не по научному, это по бытовому. Если смотреть с позиции любой объективно и систематически построенной науки о человеке и обществе, то мы обнаружим, что лишь отдельно взятое фантастическое произведение, это субъективный вымысел, а весь корпус фантастики в комплексе — это объективное будущее, которое в текущий момент многовариантно. Оно определится, лишь, когда станет прошлым.
– Наверное, — возразил Корвин, — все-таки, когда оно станет настоящим.
– Нет, — канадец покачал головой, — о настоящем моменте мы слишком мало знаем. Это призрачная тонкая грань. Только прошлое более-менее стабильно, и то лишь условно, поскольку, если качественно переписать фрагмент истории, то этот фрагмент заменяет историю, физически имевшую место, и становится социально-объективным.
Джон Корвин Саммерс задумался на секунду, а затем заключил:
– Да, насчет прошлого все так. Ты прав, проф.
– Парадоксально! — воскликнул Найджел, — Ты первый из моих знакомых технарей, кто безусловно и легко согласился с постулатом переменного прошлого!
– Жизнь так сложилась, проф, что для меня переменное социальное прошлое, это такая обычная штука, вроде саперной лопатки, — штаб-капитан кивнул в сторону упомянутой саперной лопатки, воткнутой в кучу грунта на краю подсолнуховой клумбы.
– Да, — сказал профессор, проследив за его взглядом, — я упустил из виду, что у вас здесь ключевой год прошел под знаком артефакта-эпоса Tiki.
– Персонально у меня, проф Найджел, к тому же почти 10 месяцев прошли под знаком артефакта-эпоса кйоккенмоддингеров.
– Это я тоже как-то упустил из виду, — признал канадец и улыбнулся, — а почему ты так уверен, что эпос кйоккенмоддингеров, это артефакт, а не след физической истории?
– Типа, опыт, — ответил Корвин, — возьмем, к примеру, птицу и беспилотный самолетик. Размеры примерно одинаковые, и аэродинамическая техника может быть похожей, но разница в том, что птица сама собой сформировалась, по Дарвину, а вот беспилотник построен для каких-то человеческих задач, и это сразу видно. Так же и с эпосом.
– Интересный пример, кэп, хотя и не бесспорный. Для эпоса Tiki действительно
– Та же самая, — уверенно сказал штаб-капитан.
Образовалась пауза. Профессор Эйк сделал несколько глотков какао, с любопытством наблюдая за выражением лица своего относительно молодого собеседника. Потом, не торопясь, поставил чашку на стол и переспросил:
– Итак, ты утверждаешь, что эпос кроманьонских ныряльщиц кйоккенмоддингеров это артефакт, сконструированный с целью подорвать основы доминирующей системы.
– Так точно, проф.
– …Но, — продолжил Эйк, — как ты объяснишь тот факт, что модель общества условного матриархата, которая приведена у меня в книге «Эхо лунной богини», имеет реальные проекции в недавнем прошлом. Например, деревни ныряльщиц — хенйо на Чеджу?
– Понятно, проф Найджел. Ты систематизировал все старинные сказки хенйо, которые помнит наша непревзойденная Пак Ганг и ее подружки-коллеги.
– Разумеется, кэп, я не прошел мимо этой возможности. Давно известно, что сказки не возникают на пустом месте. Кроме того, о матриархате на Чеджу известно из недавних свидетельств очевидцев периода между Первой и Второй мировыми войнами.
– Вряд ли в этих свидетельствах было слово «матриархат», — заметил Корвин.
– Этого термина там не было, — согласился канадец, — но тот уклад жизни, при котором женщина — добытчица, а мужчина занят бытом и детьми, указывает на матриархат.
Корвин скептически хмыкнул и полюбопытствовал:
– А уклад жизни в моем доме тоже указывает на матриархат, проф Найджел?
– Я бы так не сказал, ведь директор верфи, все же, ты, — заметил Эйк.
– Хэх! А если бы тебе не сказали, как ты определил бы что я директор? Какие у меня статусные знаки? Ни лимузина, ни даже сраного галстука с бриллиантовой булавкой. Просто работяга. Пролетарий. Одна радость: самому не надо заниматься домашним хозяйством: хватает зарплаты нанять соседок — папуасок. Я верно обрисовал сабж?
– С внешней точки зрения верно, но неполно. Так, из описания выпал важный эпизод: позавчера утром на площади Тофол-Таун. Внешний наблюдатель подумал бы, что ты главный не только в доме, а и на всем восточном берегу с прилегающим океаном.
– Вот блин! Неужели я так выпендривался?
– Нет, ты вел себя сдержано, как Цезарь во время триумфа. За тебя выпендривались те ребята, которыми, как я понимаю, ты командовал в этой… Гм… Милицейской акции.
– Понятно, проф Найджел. Ну, а если отставить этот эпизод, как случайный?
– Если отставить этот эпизод и еще несколько сходных по смыслу эпизодов, то будет действительно сложно определить твой статус в домашнем микросоциуме. А как ты бы обрисовал этот свой статус в нескольких словах?