«Волос ангела»

Веденеев Василий Владимирович

– Занемог… Живот прихватило… – скорчил страдальческую мину Алексей. – Отпустите за ради Христа! Милиционер вам другого возчика поймаит… А я занедужил.

– У нас доктор есть.

– Нет… – отшатнулся Алексей. – Не дамся после мертвяка смотреть!

– Да ну его к бесу! – зло сказал подошедший Шкуратов. – Пусть катится!

– Хорошо, иди. Скажи милиционеру, что я тебя отпустил, – распорядился Греков.

* * *

Сдерживая нетерпеливое желание побежать сломя

голову, Метляев нарочито медленно дошел до своей коляски. Не спеша взобрался на козлы, разобрал вожжи и тронул кобылу.

И только отъехав подальше от страшного места, привстал, взмахнул над головой кнутом и погнал кобылу вскачь, нахлестывая нещадно ее тощие бока то кнутом, то длинным концом вожжей. Скорее, скорее!

Вот и спуск к Яузе, въезд на знакомую улицу, где прошло детство. Наконец-то и папашкин двор. Наскоро привязав кобылу, запаленно поводящую потными боками – надо было бы обтереть скотинку, да некогда, потом, все потом, – Алексей, даже не вытерев сапог о положенный на крыльце половик, ввалился в дом.

Родитель хозяйничал: стоя у стола, деревянной ложкой мял в миске картошку, скупо подливая из большой бутылки из-под шампанского «Редерер» подсолнечного масла, словно отмеривал драгоценную редчайшую жидкость, отдавая ее в долг без возврата.

Не в силах вымолвить от пережитого волнения ни слова, извозчик прислонился плечом к косяку, вытирая свое одутловатое, мокрое от пота лицо большим красным платком.

– Хе, Алешка! – подслеповато прищурился на него Иван Васильевич. – Чей-то ты задохся, ровно на тебе воду возили? Ну, охолони… Картоплю вот с маслицем будешь? Да чего ты дышишь-то как? Или вместо своей кобылы на себе тарантас возил?

– Папашка!.. – немного отдышавшись, Алексей наконец обрел возможность говорить. – Беда, папашка!

– Какая беда? – Иван Васильевич обессиленно сел на табурет.

– Психа зарезали! – сделав шаг к нему, свистящим шепотом сообщил сын.

– Как?.. Да откуда ты-то? Откуда знаешь? – затеребил его рукав отец.

– Оттуда… – Алексей шумно перевел дух и, схватив со стола чайник, жадно припал к носику. Долго пил; напившись наконец, поставил чайник на стол; брызгая слюной, заговорил торопливо: – В наряд меня распределили сегодня, милицию возить, у них своих не хватает, ну и подряжают нас по очереди на разъезды…

– Да не тяни, Алешка! Черт лопоухий! – простонал старый серебряник.

– Ездил я с ними сейчас. Псих там, у монастыря, лежит, зарезанный. Сам видел, доктор его аршином зачем-то мерил.

– Может, обознался? – с надеждой спросил Метляев-старший.

– Чо я, слепой или Кольку не знаю? Аж сердце захолонуло, как увидал. Чего делать будем?

– Ах ты, Господи, вот наказание-то…

Иван Васильевич вскочил, суетливо забегал по комнате, бестолково переставляя попадающиеся

под руку вещи.

– Папашка! В выгребную яму надобно все кинуть, – предложил Алексей, тяжело усаживаясь на лавку у стены.

– В яму, в яму… Это же деньги, да какие, дурень! – постучал себе по лбу согнутым указательным пальцем отец.

– Не жадничай! Давай, ежели так хочешь, коль чего поценнея, отвезу себе, спрячу, а остальное в яму.

– Эва! – остановился напротив него Иван Васильевич. – Вот она, сыновья благодарность родителю! Себе захапать золото хочешь? А родитель по старости лет помирай в нищете?

– Папашка! Не в этом дело! Милиция теперича точно искать станет! На убивцев они лютые, а там и до золота могут докопаться.

– Без тебя знаю… – огрызнулся отец, мечась по комнате. – Но деньги, деньги-то какие, Господи! И все теперя прахом… Лешка! Черт лопоухий! – внезапно пришедшая в голову мысль поразила своей простотой Ивана Васильевича. – Так хорошо ведь, что прирезали его! Хорошо!

– Ну да, чего уж лучше, – Алексей скорчил кислую рожу, потом покрутил пальцем у своего виска. – Рехнулся ты, папашка, совсем!

– Не, не… – замахал на него руками отец. – Дурень! Теперь эти, кто Кольке золото давал, ко мне не придут! Понял?

– Да? А ежели придут? Тогда, как Псих, кончишь, – набычился сын.

– Скажу, что он все забрал, и дело с концом.

– Не поверют… – Алексей тяжело вздохнул. Перед его глазами до сих пор стояло мертвое тело, распростертое на дорожке старого монастырского сада.

– Поверют, поверют. Психа нет? Нет! А спрос с него, в первую голову. Скажу, забрал – и все, – не унимался старик, никак не желавший расставаться с золотом.

– Папашка, а вдруг ВЧК, уголовка нонешняя? Милиция?

– Ну и шут с ними! Золотишко все одно наше будет! Шубу себе на хорях справлю, торговлишку заведу…

– Найдут, папашка!

– Не найдут! – упрямо выставил козлиную бородку Иван Васильевич. – Господин жандармский ротмистр да полицейский пристав с чинами сыскной полиции при царе-батюшке куда умнее этих были. Головы! В университетах обучалися! И то не нашли. А этим куда-а… – он пренебрежительно махнул рукой. Завертелся по комнате, шаря вокруг себя глазами. – Где он? Ага, вота!

Старый серебряник поднял топор, подал сыну.

– А ну, вынай порог у двери!

– Ты чо, папашка?!

– Делай, что говорю! – визгливо прикрикнул Иван Васильевич. – А я пойду горн вздую. Пиджак свой сыми, землю для формы готовить будешь…

* * *

Кино родилось 28 декабря 1895 года в Париже, на бульваре Капуцинов, в подвальчике «Гран-кафе», где состоялся первый сеанс ленты, отснятой братьями Люмьер. Через полгода кино уже было в России.