«Волос ангела»
Шрифт:
– Не, Федя… – покрутил головой Саша Жуков. – Мы еще до этих мудрых штук всю преступность ликвидируем!
– Думаешь? – хитро прищурился Козлов.
– Факт. Пролетарская сознательность растет, это раз. Второе – пережитки вымрут, а самых упорных бандюг уничтожим. Третье – малосознательных перекуем, научим честно трудиться. Поэтому: нашей работы еще лет на пять от силы!
– Да ну?! Неужто в пять лет управимся? – засмеялся Федор.
– Точно! Вот увидите. Ну, может, не на пять, а на десять. Потом придется всем нам другие специальности приобретать.
– Милый, ты этой-то сначала как следует
– Пока их нет, давайте словесный портретик женщины сделаем. Бертильон хоть и буржуа, а не дурак был, – предложил Федор, беря лист бумаги, – изобразим в самом лучшем виде и всем раздадим.
– Слушай, а не проще выявить серебряников, у которых сыновья извозчики? – Козлов закурил дешевую папиросу, привычно стряхивая пепел в мозолистую ладонь.
– А как точно узнаешь, у кого сын извозчик? Но тех, у кого сыновья есть, я в первую очередь на карандаш взял, – откликнулся Федор, продолжая писать.
– Нет, ребята, медленно мы работаем, медленно! – озабоченный Козлов вскочил со стула, заходил маятником по кабинету. – Кого в Дубровки пошлем? А, Греков?
– Полагаю, Шкуратова и Генералова…
Ой как плохо в Москве маленькому бездомному человеку. Хорошо еще, что лето, тепло, не замерзнешь под метелью, укрывающей белым саваном не имеющих крова бродяг, расстающихся с жизнью в ночи, не заледенеешь где-нибудь в подворотне или под мостом.
Но надо и есть что-то. Голод давал о себе знать постоянно, и Сережка не знал, как от него избавиться. Выпросил утром на рынке кусок хлеба у жалостливой торговки. Едва успел съесть половину – налетела ватага беспризорников, закружили, отняли хлеб, надавали по шее, потащили с собой.
Вечером устроились ночевать в лежавших на мостовой каких-то огромных пустых трубах, на незнакомой окраине. А в ночь – облава. Милиционеры с фонарями окружили ночлег беспризорников. Сережку толкнули, он вскочил, подгоняемый страхом, побежал вместе со всеми непонятно куда. Пролезали под закрытыми воротами, шустро ныряли в проломы заборов, слыша за собой топот сапог и свистки.
Какой-то бежавший рядом беспризорник – лица не разглядеть, темно, – торопливо затолкал Сережку в узкую щель между деревянными ларями для мусора в темном, неизвестном дворе, втиснулся следом сам. Затаились, чувствуя, как испуганно бьются сердца.
– А чего мы прячемся? – не выдержав, тихим свистящим шепотом спросил Сережка.
– Нишкни!.. – больно ткнул его в ответ острым локтем неизвестный ночной товарищ.
Мимо пробежали. Фигуры двух милиционеров, слабо освещенные едва достававшим во двор светом уличного фонаря, показались неправдоподобно огромными, какими-то зловещими.
– Сюда вроде двое сиганули… – остановившись, сказал один.
– Да тут и спрятаться негде, – ответил второй. На улице в это время закричали, раздалась длинная трель свистка; милиционеры бросились туда.
– Ловят, чтоб в колонии сдать… – выждав, пока смолкнут их шаги, авторитетно пояснил беспризорник. – Маета! Поймали меня раз, да я утек оттуда. Тоска!
– А что это – колония? – все еще дрожа от пережитого страха и ночной прохлады, спросил
– Там перво-наперво тебя разденут догола, одежу твою враз сожгут, а самого потащат в баню. Моют насильно, волосы стригут, работать заставят, книжки всякие велят читать… Ну их! Я зимой к морю подамся. Ты видал море? Нет? Вот где житуха! Тепло, базары богатые. До осени здесь перекантуемся, а потом махнем к морю. Заберемся на крышу или под вагон и поехали… Ладно, ты посиди тут, а я пойду посмотрю, как там.
Беспризорник ушел. Сережка остался один. От деревянных мусорных ларей шел противный густой запах гнилых отбросов, но вылезать было страшно – вдруг милиционеры решат вернуться, поймают и потащат его в колонию, где тоска и маета. Колония почему-то представлялась ему в виде огромной, мрачной тюрьмы, в которой Сережка никогда не был, но от других слышал, что место это страшное.
Вон как оно все обернулось. Хотел его пьяный приказчик прибить, а незнакомый дядька в военном заступился, надавал Женьке Хряку, как прозвали приказчика в магазине, по шее. Да как здорово – Сергуня тогда далеко не убежал, спрятался и все видел. Смелый какой дядька, не убоялся Женьки.
И потом, когда пришли в магазин дядьки из милиции, один, самый большой, в морской рубахе, погладил его по голове. И рука была такая большая и добрая, как у покойного отца. Потому, наверное, он и показал им, где хозяин с Алдошиным золото спрятали. Приди на другой день милиционеры, не найти бы им золота, перепрятали, унесли бы. Но Федотыч все заметил, выпороли, выгнали. До сей поры спина и ниже спины болит и жжет от моченной в соли веревки. Вот бы пожаловаться тому дядьке, что заступился на рынке, или большому, в морской рубахе. Они дали бы им, враз отучили веревкой пороть.
Сергуня горестно вздохнул. Тяжело одному – отец сгинул в войну, потом мать и сестренки с голоду померли. Сосед свез его в Москву, куда отправился торговать на рынке. Дороги теперь назад в деревню и не найти. В какой стороне Тульская губерния, Огарева волость, деревня Истленьево? Как туда добраться? Да и к кому добираться-то? Небось уже и избу их на дрова разобрали соседи.
Отдавая Сережку в услужение, сосед обещался приехать, проведать, да, видно, забыл. Так ни разу и не был за два года. А у Кудина работы много: воды принеси – все ноги обобьешь огромным чайником да ведрами, пока натаскаешь, полы вымети да вымой, прибери, подай-принеси, а еще подзатыльник получишь. Тоже несладко и не всегда сытно. Вот найти бы тех дядек – того, кто заступился на базаре, или того, большого, в морской рубахе. Они, наверное, в страшную колонию не отправят.
Маленькое, исстрадавшееся сердце Сергуни наполнилось жалостью к самому себе, в глазах защипало – он хлюпнул носом и тут же испуганно притих: а ну как услышит кто? Но вокруг было тихо, и он незаметно для себя уснул.
Утро пришло с голодными спазмами в желудке. Есть хотелось неимоверно. И что было-то во рту за последние два дня? Кусок хлеба, да и тот не целиком.
Сережка осторожно выбрался из щели между мусорных ларей, огляделся: двор был пуст. Его товарищ-беспризорник так и не пришел. Может, поймали его милиционеры и повели в колонию, а может, решил не дожидаться до осени и один подался к теплому морю? Кто знает?