«Волос ангела»
Шрифт:
В доме шесть по Большой Дмитровке 18 мая 1896 года в помещении театра Солодовникова состоялся первый в России киносеанс. А в 1904 году открылся первый кинотеатр на углу Столешникова переулка и Петровки. И начали кинотеатры расти, как грибы, – дело оказалось доходным, а публика весьма охочей до нового зрелища. Появился "Синематографический театр" на Страстном бульваре, потом в гостинице «Метрополь» открыли кинотеатр «Модерн», «Ампир» на Арбате и «Ампир» в Марьиной роще – излюбленном месте гуляний небогатых москвичей, «Гранд-электро»
Греков и Шкуратов шли в кино. Вернее, к кинотеатру "Великий немой", где постоянно обретался некий Фома – Кузьма Фомичев, называвший себя свободным анархистом, дружок убитого Кольки Психа.
После убийства карманника арестовали всех, кто находился на «малине» Паучихи, но никто из них ничего толком не знал. Только Сенька Бегемот, плача пьяными слезами, твердил, что Кольку прирезал не кто иной, как Фома. Он так и пошел в камеру, сопровождаемый милиционером, размазывая по лицу пьяные слезы и сопли.
Вспоминая эту картину, Федор поморщился: сколько же грязи осталось в наследство от самодержавия и Временного правительства! Тот же Сенька – здоровый сорокалетний мужик, ему бы работать, а он? Давно надо было прихлопнуть этот притон в Дубровках, и вот наконец прихлопнули.
– Я вчера Пушкина кончил читать, – отвлек его от размышлений Генка, – все как есть, полное собрание сочинений прочел. От корки до корки. Ничего писал, подходяще. Раньше не до того было, а теперь как свободная минута, так читаю. Еще Достоевского прочел. Как раз по нашей части – "Преступление и наказание".
– Ну и как? – улыбнулся Федор.
– Классового сознания у Раскольникова не было. Чутьем знал, что не так все, что эксплуататоры жизнь в засилку взяли. А действовал прямо как анархист.
– Думаешь, можно было ему объяснить, как надо?
– Ха! А кто же ему тогда объяснил бы? Но мне это меньше понравилось. Вот про французскую революцию – это да, сила! Какие люди: Марат, Робеспьер! Но пролетариат ихний больно темный был, потому им и свернули шею. Наполеон – это ж чистая контра! Второй Корнилов.
– Много всего там было. Фуше, например.
– Кто такой? Не знаю.
– Жозеф Фуше? Французский министр полиции. И вообще очень скользкая личность. Он то за одних был, то за других.
– Помутил, в общем, воду, – подытожил Генка. – Мало еще знаю, ой мало. Как думаешь, учиться будут направлять? Я бы попросился. Но сначала гада этого поймаю, который от меня у монастыря ушел.
– По-моему, Фома… Вон, гляди, лохматый, – Федор показал на нечесаного парня в темной рубахе, толкавшегося около касс.
Пробравшись сквозь толпу, они подошли к
– Здорово, Фома!
– Привет… – Фомичев недоуменно оглянулся. Незнакомые фраера. Один даже в кожанке… В кожанке!
Фома, резко оттолкнув Федора, кинулся в сторону. Шкуратов едва успел его поймать за руку. Фома взвыл:
– Пусти, сломаешь!
– А ты не бегай, – назидательно сказал Генка. – В МУР поедем…
– Что я тебе, начальник, костью в горле стал? – Фома сидел на стуле в кабинете Грекова, притихший, сгорбившийся, уронив руки между колен. Пальцы мелко дрожали, выдавая скрываемое волнение. – Кому Фома добра не сделал?
– Откуда крест у тебя? – поинтересовался Шкуратов, отвернув полу пиджака Фомы.
– Нельзя, что ли? Ношу в знак отрицания религии.
– Где взял?
– Где взял, там больше нету, начальник. Кореш подарил.
– Крест краденый, Фомичев, – спокойно сказал Греков. – В Вахрушенской церкви украли. Знаете об этом?
– Я?! Откуда мне знать? Нужен тебе, так на, забери… – Фома быстро снял через голову цепочку и швырнул крест на стол. – Возьми символ порабощения и дурмана! Могу идти?
– Рано собрался, – Шкуратов повертел в руках отобранный у Фомы нож.
– Это хлеб резать, – с ухмылкой пояснил Фома. – Что еще?
– Скажите, Фомичев, где вы были позавчера ночью?
– Заладили, скажи да скажи… А я помню? Я вот тоже могу тебя, начальник, спросить: где ты был на прошлой неделе во вторник? Ты помнишь? То-то… Мне незачем запоминать.
– Скоро выясним, есть зачем или нет. Пятна какие-то странные на лезвии. Это не кровь, а? – поинтересовался Геннадий.
– Может, я куря зарезал или порося… – скорчил шутовскую рожу Фомичев.
– Или Кольку Психа, – закончил за него Греков.
– Ты чего, начальник? Сам псих? Зачем мне его резать?
Фома выпученными от страха глазами уставился на Федора. Непослушными пальцами нащупал пуговицы на вороте рубахи, попытался расстегнуть. Не вышло. Рванул, оторвав. Тяжело заходил кадык на жилистой шее, покрывшейся липким потом.
– Хотя бы за крест.
– Не золотой он, – быстро ответил Фома, – не золотой – серебряный, только позолоченный…
– Откуда знаешь?
– Проверял… – Фома с натугой проглотил тугой комок, застрявший в горле, перевел глаза с Федора на Шкуратова и обратно, ища в их лицах сочувствия. – Не убивал я его… Нет на мне таких делов, чтобы убивать. Ошибка это.
– Потрудитесь тогда объяснить, откуда крест. Скажете, в карты выиграли? Старая песня… Церковь вместе с Психом брали?
– Не был я там! Сроду на такие дела не ходил. Отпустите за ради Христа!
– Не могу, Фомичев. Крест краденый есть, нож со следами крови. Не помните, где были… Придется задержать до выяснения, – развел руками Греков.