Волошинов, Бахтин и лингвистика
Шрифт:
V.3.5. «Эпизод идейной борьбы» в лингвистике
О развитии этой науки к 40-м гг. я не имею возможности гово-рить во всех деталях. В качестве образца приведу лишь один эпизод, любопытный уже тем, что в нем вновь речь заходила (разумеется, в иных терминах) о двух направлениях лингвистики, выделенных в МФЯ.
После известного советского лингвиста Г. О. Винокура в рукописи осталась написанная им незадолго до смерти в 1947 г. статья «Эпизод идейной борьбы в западной лингвистике», лишь в 1957 г. она была издана. Статья посвящена полемике в американском лингвистическом журнале «Language» («Язык») в 1943–1944 гг. Ее вели самый влиятельный американский лингвист того времени Леонард Блумфилд и часто упоминаемый в волошиновском цикле Лео Шпит-цер, к тому времени бежавший от фашизма в США. Ярко написанная статья представляет собой как бы диалог троих участников: «абстрактного объективиста» Блумфилда, «индивидуалистического субьективиста» Шпитцера и выступающего в роли арбитра Винокура. Тем самым «эпизод идейной борьбы» относится к истории не только зарубежной, но и отечественной
Общая оценка спорящих направлений у Винокура такова: у Блумфилда—воззрения «современного американизированного позитивизма с механико-материалистическим уклоном», у Шпитцера—воззрения «прямолинейного идеализма с уклоном в субьективизм». [701] Если отвлечься от упоминания о «механико-материалистическом уклоне» (действительно свойственном Блумфилду, но не составлявшем общее свойство структурализма), то разграничение направлений близко к предложенному в МФЯ, хотя симпатии, как дальше станет ясно, у Винокура иные.
701
Винокур 1957: 59
Блумфилд в данной полемике выступает как последовательный «абстрактный объективист»: «Анимистическая и телеологическая терминология вроде mind (разум), consciousness (сознание), concept (понятие) и т. д. не приносит пользы, а наоборот, приносит много вреда лингвистике, как и всякой другой науке» (цитируется по [702] ). Винокур комментирует это так: «Речь, следовательно, идет о таком направлении научной мысли, которое отрицает возможность говорить о явлениях сознания, умственной жизни, о душевных явлениях до тех пор, пока они не представлены в анализе как совокупности некоторых биологических и, как прибавляет Блумфилд, социологических (разумеется, это социология тоже биологическая) факторов». [703]
702
Винокур 1957: 62
703
Винокур 1957: 63
Шпитцер противопоставлял методу «антиментализма» Блумфилда и его последователей «эстетико-психологический метод». Пересказывая его аргументы, Винокур, в частности, приводит такие идеи Шпитцера: «Антименталисты не хотят видеть, что ученый, исследующий язык, одновременно является и просто человеком, воспринимающим и чувствующим, как все другие. Они резко разобщают лингвиста как исследователя и лингвиста как особь, имеющую право на „неофициальные частные мнения“ (ср. Токиэда Мотоки. – В.А.). Этим антименталисты капитулируют перед современной умственной дезинтеграцией, перед духовным распадом (а это уже В. И. Абаев. – В. А.)». [704] Шпитцер также критикует своего оппонента за игнорирование «творческой силы языка» и, на что обращает особое внимание Винокур, «призывает к возрождению науки на почве единения с религией, с верой, которая, как он думает, есть основание всякой науки и цивилизованной жизни вообще». [705] Очевидно, что немецкий ученый и после переезда в США сохранил основные черты своей концепции, столь заинтересовавшей авторов МФЯ (его фамилия встречается и в более поздних рукописях Бахтина).
704
Винокур 1957: 63
705
Винокур 1957: 66
Эта весьма резкая по тону с обеих сторон полемика, как справедливо констатирует Винокур, «принимает уже вовсе не лингвистический характер и превращается в спор по вопросам общего мировоззрения». [706] Но важно оценить и позицию арбитра. Винокур был ученым широких интересов, совмещал лингвиста и литературоведа в одном лице, много занимался стилистикой (в пренебрежении которой упрекал Блумфилда Шпитцер). Его взгляды отнюдь не были близки к Блумфилду. Можно было бы предполагать, что позиция Шпитцера ему ближе.
706
Винокур 1957: 66
Этого, однако, не происходит. Винокур оговаривает: «Нет и речи о том, чтобы можно было полностью и безоговорочно отдать свои симпатии одной из спорящих сторон». [707] Многое у Блумфилда для него неприемлемо: «механицизм», игнорирование стилистики и даже отсутствие какого-либо «этического принципа». Но преимущество Блумфилда над оппонентом для Винокура в одном: «он более близко держится почвы языка». [708] «Пусть антименталисты явно плохие философы, но все же им трудно было бы отказать в квалификации дельных лингвистов… Наш спор с ними должен быть и будет спором непосредственно лингвистическим». [709] А Шпитцер, заявляющий, что «он изучает „душу писателя“ по ее отражениям в языке», тем самым «занимается вовсе не языком, а психологией поэта, материалы для которой он ищет в языке». [710] Критика
707
Винокур 1957: 67
708
Винокур 1957: 69
709
Винокур 1957: 70
710
Винокур 1957: 68
711
Винокур 1957: 68
712
Винокур 1957: 70
Подход Винокура к Блумфилду и Шпитцеру напоминает подход Р. О. Шор соответственно к Соссюру и Фосслеру в полемике с МФЯ. Спор с Блумфилдом – спор разных направлений внутри «абстрактного объективизма». А «индивидуалистический субьективизм» Шпитцера—нечто лежащее вне лингвистики, спор с ним бесполезен. Авторы МФЯ думали совсем иначе.
Надо отметить и справедливо отмеченное Винокуром различие в популярности двух подходов. У Блумфилда была влиятельная научная школа, а Шпитцер был в США одинок. Сам он жаловался, что журнал, где печаталась данная полемика, симпатизирует его оппоненту.
Точка зрения Винокура была достаточно представительной. Не только в США, но и в СССР в те годы «абстрактный объективизм» (в двух разновидностях: «традиционной» и структурной) господствовал, хотя до 1950 г. это господство затушевывалось внешней верностью марризму.
Оценивая этот период развития!мировой лингвистики, В. А. Зве-гинцев писал: «Если даже в соответствии с предписаниями процедуры структурального описания языка исходят из „высказываний“, т. е. речевых единиц (как это делается в глоссематике и дескриптивной лингвистике), то при этом стремятся извлечь из них систему, постоянное, надындивидуальное, не затуманенные материальным выражением „чистые“ отношения». [713] Все основное, к чему призывали авторы МФЯ, игнорировали: «Семиотическое изучение языка совершенно не интересуют общественные функции языка, его роль в процессе познания, отношение к факторам исторического порядка». [714] Лингвистику той эпохи, изучавшую собственно языковые и универсальные формальные принципы, позже Дж. Лакофф назвал «лингвистикой болтов и гаек» (Nuts-and-Bolts approach). [715]
713
Звегинцев 1965: 468
714
Звегинцев 1965: 476
715
Lakoff 1974: 103
Одно из несколько крайних, но типичных для 50-х гг. высказываний принадлежало датскому глоссематику X. И. Ульдаллю: «Если устранить „вещи“, то и человек, который является прежде всего „вещью“ – в действительности даже прототипом любой вещи, – будет также устранен». [716] Устранение человека из лингвистики, столь резко критиковавшееся в МФЯ, многим тогда казалось необходимым.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
ПРОБЛЕМЫ ЛИНГВИСТИКИ В РАБОТАХ М. М. БАХТИНА 30-60-х гг
716
Ульдалль 1960: 406
Весной 1930 г. (может быть, и несколько раньше) творческое содружество Бахтина и Волошинова по не зависящим от них причинам навсегда прекратилось. Однако у Бахтина впереди была еще долгая жизнь, наполненная мыслительной деятельностью и творческими исканиями. И нередко он обращался к проблемам языка, хотя у нас лингвисты на эти сочинения Михаила Михайловича обращают ненамного больше внимания, чем на МФЯ. Если в 30-е гг. у Бахтина обращение к лингвистическим проблемам было лишь попутным, то с середины 40-х по начало 60-х гг. большинство написанных им текстов непосредственно относилось к проблемам языкознания. Именно это подтверждает рассмотрение изданного несколько лет назад пятого тома собрания его сочинений. [717] Некоторые из этих трудов уже хорошо известны и не раз издавались, однако с лингвистической точки зрения они изучены еще недостаточно.
717
Бахтин 1996