Волшебная палочка госпожи Тендер, или Приключения дорогой редакции
Шрифт:
— Хотим.
— А теперь его никто читать не будет.
Редактор замолкает и продолжает делать своё чёрное дело. Потом говорит:
— Нужно спокойнее относиться. Понимаешь?
Я понимаю. Мой первый редактор в своё время тоже так говорил. И обещал, что с годами и я привыкну и стану как все. Буду кивать и соглашаться.
Но только что-то не получается. Не выходит у меня кивать и соглашаться. И чем дальше, тем больше не выходит. Смотрю на редактора и что я вижу? Я вижу человека сильно за пятьдесят, с измученным унылым лицом. Человека, который подчиняется тем, с кем он не согласен,
С утра мы втроём — редактор, Медведь и я — едем делать репортаж с завода ёлочных игрушек. Текст, который я написала, больше не похож на мой текст.
— Послушай, редактор, я тебе серьёзно говорю: это никто не будет читать.
— Я понимаю, но было неправильно.
— А правильный текст читать не будут. Что ты молчишь? Ты со мной не согласна?
— Я с тобой согласна.
— То есть, читать его не будут?
— Дети вообще никогда не читают такие тексты.
— Дети вообще неохотно читают. Особенно скучное и правильное. Детям вслух читать надо, тогда они и сами будут читать. Ну, хорошо. Может быть, текст родители прочтут?
— Даже не знаю.
— То есть ты не знаешь, прочтёт ли его хоть кто-нибудь? Зачем я тогда вообще всё делаю?
Редактор, наконец, поворачивается в мою сторону. Рекламный отдел тоже понимает глаза от монитора. Рубашки моего мужа давно уже стали анекдотом, но у меня лицо выразительное, все мысли сразу видно.
— Да ладно вам, — бубнит из угла Медведь, — она же гладить не умеет!
И все вздыхают с облегчением. Но я всё порчу.
— Медведь, — говорю, — знаешь, что?
Медведь глазами спрашивает, что. И я говорю:
— Я научилась. Научилась гладить рубашки.
Повисает молчание. Проходит час и редактор говорит:
— Но ты же можешь не писать всю эту проходную чепуху. Её буду писать я. А ты будешь писать свои баечки, рассказики и истории. Их править не надо. Да и просто нельзя, я считаю.
«Баечки»! Слово-то какое! Меня передёргивает. Смотрю и думаю: а ведь это хороший редактор. С ним можно работать. Может быть, даже нужно. Только…
И я вздыхаю. На душе скребут кошки.
— Ну, хорошо, — опять говорит редактор, — я понимаю. Ты не журналист. Ты писатель. Ну не пиши текучку, пиши байки. Рисуй комиксы. Да?
Я киваю. Чувствую, что вру, но киваю. Может, уже начинаю привыкать?
Я хочу быть капитаном
Проходит неделя. Редактор говорит:
— Кстати! Чуть не забыла. Лена и Оля. Придёте на встречу со школьниками?
— Надо, — говорим, — придём. А с кем встреча-то?
— Да с вами же!
И мы приходим в просторную, как в университете, доверху набитую школьниками аудиторию, и садимся. Я на стул, Ольга — на стол. И всё детям рассказываем. И как ругаемся с редактором. И чем занимаемся по совместительству. И сколько нас в редакции есть (целых пятеро), а сколько должно быть (около пятнадцати). И как правит текст редактор (убийца!). И как я рисую с пометками для Уны:
Всё это имеет шумный успех. Успех портит завуч школы, которая сообщает детям, что теперь они могут задавать нам вопросы.
— А сколько вам платят? — кричит с места какой-то мальчик.
— Это… — мы попёрхиваемся. — Это зависит от многих обстоятельств. От очень многих. Которые меняются слишком часто, чтобы можно было сказать что-то определённое.
— Скажите, вы можете рекомендовать выбирать вашу профессию? — спрашивает одна девочка.
Ну и дети теперь пошли. Мы в их возрасте такими не были. Но что же отвечать? Ведь что-то надо отвечать!
— Только, если вы ничего не можете с собой поделать, — подумав, отвечаем мы.
Дети хлопают, смеются. Напоследок нам вручают цветы — красные гвоздики. С ними мы выходим из школы: уже декабрь, очень холодно, дует ледяной ветер.
— Мы с тобой, — дыша на замёрзшие пальцы, шутит Медведь, — как ветераны войны.
Молча киваю.
— Я так понимаю, Лена Фёдоровна смотрит на волю, в пампасы? — интересуется Медведь.
— Ты знаешь, до того, как нас пригласили в «Школу» мне казалось: я так устала быть вольным журналистом. Вечно метаться в поисках заказа. Прикидывать, про что можно написать и куда это можно продать. Хватать всё подряд: от репортажа из родильного дома до проблем высотного строительства. Считать копейки. Не иметь представления, сколько же я зарабатываю. Сегодня густо, завтра пусто. Думала: как хорошо было бы устроиться в штат какого-нибудь журнала. Чтобы была, наконец, ясность, сколько и какой работы я должна выполнить и что за это получить. Чтобы не тревожиться, что со мной будет завтра. Чёрта с два. Медведь, я хочу обратно. На свободу. Пусть она стоит дорого, мне всё равно.
— А вот я по-прежнему хочу в штат. Чтобы хорошо платили. Знали, чего хотят и, желательно, чего не хотят. Хочу не беспокоиться о завтра. Мне тридцать лет, Лена Фёдоровна. Я так устала, что Медведя кормят ноги!
— Значит, коллега, наши дороги разошлись?
— Почему? — бормочет Медведь. — Мы всегда сможем… придумать что-нибудь вместе. Знаешь, что хорошо в свободном полёте? Никогда не знаешь, что принесёт попутным ветром. Кто знает, что нас с тобой ждёт? Мы ещё поработаем!
Но мы обе понимаем всё. Попутный ветер подгоняет нас в спину, залезает за шиворот и в рукава.
— Помнишь, — говорю, — директора цирка? Что-то должно быть важнее. Каждый должен сделать свой выбор и этот выбор должен быть безошибочным. Я знаю, что редакторов будет ещё много — всяких. И знаю, что всю жизнь буду доказывать им простые вещи. Такова наша профессия. Мне не жаль много работать. Я готова заниматься рекламой. Но…
Это «но» ещё нужно сформулировать. И вдруг я понимаю, в чём дело.
— Я хочу делать всё это для себя. Хочу быть капитаном на корабле свободного плавания. Сама решать, что важно, а что неважно, хороша идея или плоха, как надо и как не надо. Хочу быть сама себе хозяйкой.