Волшебная шубейка

Мора Ференц

Задумано — сделано! Подобрался я неслышно к ложу Пети Посошка, поставил в ногах телескоп, шубейку с плеч сбросил, и вдруг камни снова заговорили. Да так, будто небосвод на землю рухнул, а из глубины пещеры клубы огня вырвались. Тут в глазах у меня потемнело, и я вместе с дальновидом и шубейкой рухнул прямо на Посошка. И ничегошеньки больше не помню…

ПРАЗДНИК

НА СТАРОЙ МЕЛЬНИЦЕ

О том, что же на самом деле произошло в канун Нового года в старой шахте, я узнал только много месяцев спустя, когда на дворе уже смеялась милая, весёлая весна. Придя в себя, я увидел, что лежу в маленькой светлой комнате и в открытое окно потоком льются солнечные лучи и аромат цветущей сирени. По одну сторону моей кровати я увидел бледное, но улыбающееся лицо матушки, по другую — лицо моей доброй феи Мальвинки.

— Неужели ты не узнаёшь нас, сынок? — гладя мой лоб, повторяла матушка.

Узнаю, конечно, узнаю, только никак не могу собраться с мыслями. Где это я лежу и как я сюда попал? Куда девалась пещера Кюшмёди? И что это за постель, пахнущая лекарствами? Почему у меня на голове повязка? И кто лежит вон там в углу, на другой кровати? Уж не Посошок ли Пети? А это мой знакомый доктор Титулас наклоняется над ним? Почему же он недовольно качает своей лохматой головой?

Сколько вопросов сразу хотелось мне задать, но выговорить я смог только два слова:

— Есть хочу.

Но даже если бы я прочитал сейчас вслух все самые лучшие стихи, какие есть в мире, обе добрые женщины не обрадовались бы так, как этим двум словам. Матушка, вся сияя, кинулась к доктору Титуласу:

— Вы слышали, доктор?! Он сказал: «Есть хочу».

И все втроём они помчались за молоком. А когда я, взяв из маменькиной руки стакан, сам поднёс его ко рту, этому все так удивились, будто я не стакан, а гирю десятипудовую одной рукой поднял.

Непонятно мне всё это было. Но ничего, подумал я, разберёмся. Раз — и сел в постели!

Матушка испуганно всплеснула руками.

— Ой, он опять куда-то идти хочет! Куда же ты собрался, ненаглядный ты мой?

— Как куда? — удивился я. — В школу, конечно.

И снова радость на лицах, хотя я всего-навсего в школу собираюсь. Но доктор Титулас погрозил мне своей тростью с львиной головой на резной рукояти:

— Э-э, молодой человек, до школы тебе ещё далеко! Сначала силёнки нужно набраться. Так что лежи-ка ты смирнёхонько в постели. Вон как твой дружок Пети. Вместе с ним и в школу пойдёте и друг друга будете беречь от Лиходея-живодёра. Потому что его ты тоже частенько вспоминал за эти три месяца.

Теперь настал мой черёд удивляться. Никак не мог я поверить, что уже три месяца лежу в этой белой комнате, рядом с моим дорогим Посошком. А комната эта — больничная палата.

— И как же мы тут очутились?

— Не по своей воле, сынок. Добрые люди, рудокопы, на руках вас сюда принесли. Они вас из-под камней в старой шахте откопали, аккурат на Новый год!

От изумления я только глазами хлопал.

— А что

такое случилось в старой шахте, господин доктор?

— Это ты лучше меня должен знать. Потому что ты там был, — засмеялся доктор Титулас. — Нас, слава богу, там не было. Всё время, пока ты здесь лежишь, всё про шахту нам толкуешь. Только понять из твоих рассказов мы ничего не можем. Может быть, сейчас ты нам всё по порядку изложишь, как ты очутился в таком безлюдном месте в ночь под Новый год?

Рассказал я всё, что знал. А как дошёл до того места, как светящиеся камни заговорили под землёй, матушка и тётушка Мальвинка очень удивились, а доктор, улыбнувшись, сказал:

— Болен был ты, Гергё. Уже когда из дому выходил. Вот от лихорадки тебе и чудилась всякая всячина, звуки странные слышались. Будь я на твоём месте, я бы, наверное, не увидел и не услышал никаких горящих-говорящих камней.

Мы с мамой переглянулись. Мы-то уже с ней знали, что помимо людей имеются ещё и гномы и ветры говорящие. Только к чему мне возражать такому доброму человеку, как доктор Титулас?

Я продолжал свой рассказ, а когда добрался до конца, доктор, задумчиво покачав головой, заметил:

— Теперь-то и я догадываюсь, что произошло. Когда твой незадачливый чудодей зажёг шахтёрскую лампочку, рудничный газ взорвался и разнёс в прах всю старую шахту. Взрыв-то ведь был что надо. Весь город тряхнуло! Хорошо ещё, что случилось это под праздник, когда в забоях никого из шахтёров не было. А вы вдвоём уцелели, потому что вас взрывной волной на снег выкинуло. Потом, правда, на вас ещё камней набросало, да одним камнем по головушке твоей бедовой стукнуло. Но это не страшно, до свадьбы всё заживёт. Как на собаке. Кстати, о собаке: как зовут ту замечательную псину?

— Подайка, — произнесла с такой нежностью матушка, будто самую любимую свою курочку гладила при этом.

— Так вот эту самую Подайку нужно в золотую рамку поместить и на видном месте напоказ выставлять. Известно ли тебе, что это она навела забойщиков на след? Весь город рыл-копал на развалинах старого рудника. Да только кто мог подумать, что вас нужно в стороне, под грудой камней искать? А эта Подайка сразу почувствовала: кто-то там есть. И знак подала: до тех пор визжала, лаяла, выла, сидя на самом верху каменной груды, пока мы ту кучу разбирать не принялись. Всех троих вас и вытащили.

— Троих? — обвёл я взглядом палату. — А где же третий?

— Вот он, — засмеявшись, сказал доктор Титулас и достал из-за двери наш дальновид. — Удивительно: ни один винтик не погнулся!

Телескоп весело подмигнул мне стеклянным глазом, но я всё равно не очень обрадовался неожиданной встрече. Я-то, право, подумал, что третьим спасённым был Кюшмёди.

— Нет, мой мальчик, третьим был не он, — помрачнел доктор, поняв мой вопросительный взгляд. — Кюшмёди был призраком заброшенной шахты и погиб в ней, не найдя в себе сил с ней расстаться. Когда в шахте вновь начнут работу, соорудят горняки в память и о нём что-нибудь вроде креста каменного.