Шрифт:
1
Я родился в Москве, недалеко от метро Каширская, в городском роддоме. Как и все дети, я очень любил своих родителей. Мой отец был маленьким коммерсантом из Орла. Мать – бухгалтер.
С детства во мне прививали железную дисциплину, любовь к спорту, молчаливое решение своих проблем.
Отец говорил, что нытиков никто не любит, одевая своего пятилетнего сына на зимнюю пробежку. Так с раннего детства я каждое утро бегал вокруг местных прудов вместе со своим отцом.
При поступлении в школу отец первым делом записал меня в секцию бокса. Моим тренером был учитель по физкультуре.
Учился
Я рано научился драться и очень любил спарринги на тренировках. Но я никак не мог противостоять взрослой аргументированности. Я говорю о том случае, когда старшеклассник обыграл меня на вкладыши. Я никак не мог взять в толк, что сильный физически мог отдать всю серию Дональда Дака, просто повинуясь правилам игры. Непонимание внешних обстоятельств зрело во мне все сильнее, оно выражалось и к противоположному полу.
Как я понимаю сейчас, у меня была настоящая любовь. Эту девочку звали Наташа. Она так и не ответила мне взаимностью. Ни разу. А я молчаливо повиновался случаю. Оставлял цветы под ее домашней дверью, звонил в звонок и бежал с девятого этажа прочь.
Моим воспитанием занималась в основном мама. Она делала вместе со мной уроки, объясняла, что хорошо, а что плохо. Я слушал ее, но за советом обращался к отцу.
И вот однажды, весной 1993 года, мы отправились из Москвы в Орел на отдых. Я тогда заснул на заднем сиденье, а проснулся на операционном столе в больнице под Тулой. Меня глодало устойчивое чувство потери, как будто внутренний стержень выбили из моей души чугунным молотом. В ушах звенело от всепоглощающей внутренней боли, слезы лились из глаз. В больнице вместе со мной лежал отец, а мамы не было. Я испугался, потому что первое, что я спросил, придя в сознание: «Где моя мама?» Тогда я не верил, что взрослые могут обманывать. Мне сообщили, что мою маму положили в другую больницу в Москве. Мое существо отказывалось в это верить, из грудной клетки вырывалось что-то чуждое мне. Я многое должен был осознать, пересмотреть и принять ответственность.
Это область Возрастной психологии, где настоящие изменения личности происходят с человеком в подростковом возрасте. Тогда человек должен определиться с тем, как он будет участвовать в социальной жизни. Какую профессию выберет.
Мне было двенадцать лет, когда чувство раздвоенности стремительно толкало внимание на определение сущности кризиса.
Меня обманывали около месяца, но я не поддавался разумным аргументам. Мое чувство фиксировало уверенность, что маму я больше никогда не увижу. И от этого становилось очень больно. Я проникся одиночеством и ждал.
Пару недель спустя меня перевели в Боткинскую детскую больницу в Москве. Я окреп физически и перестал плакать. Однако первое, что сделали взрослые, – это сообщили мне о том, что моя мама умерла. Это была женщина, главный врач. В момент, когда я услышал эти слова, меня охватила паника – как взрослые могли так нагло врать, задавался я вопросом. Ответа не было. Главврач говорила, что непосредственно после операции я был очень слаб, и мне нельзя было открывать правду. Но внутренний диссонанс раскалывал меня напополам. Чувство потери подтвердилось, а вот вранье взрослых навсегда укоренилось в моем сознании. Когда приехал отец, я не мог смотреть
Отец привез меня домой. Мы жили на юге Москвы в районе Чертаново-Центральное.
Отец готовил меня к заключительным экзаменам. А я так и не смог поверить в то, что моя мама умерла. Я верил только в ложь взрослых.
– Если мне врали с жизнью мамы, значит, наврали и с ее смертью, – думал я. Меня терзало чувство недоверия, и я пустился во все тяжкие.
2
Железная хватка мамы теперь отсутствовала. Я был свободен делать все, что захочется.
Восьмой класс прошел достаточно хорошо. Я закончил его без троек. В то время я еще не знал, куда направить свое знание о том, что взрослые врут, когда это им выгодно.
Я был носителем злой истины и был уверен в том, что мама обязательно появится, когда мне это будет необходимо. Я верил в это. И знал, что моя мама жива. По крайней мере, она живет в моем сознании и сердце. И я ее обязательно увижу.
Подростковый кризис накатывался из вне. Он требовал от меня определиться с профессией и выявить понятие о том, что я собой представляю. Чувство было насущным.
В моем развитии, как у большинства девочек и мальчиков, большую роль играла музыка. Я воспитывался на песнях Цоя, панк-роке, а затем ближе к двухтысячным сильно увлекся гоа-трансом. Незаметно для себя я подошел к юношескому возрасту, снаряженный багажом из сильного желания заработать, познать, кто я такой и при каких обстоятельствах мама может вернуться. Я поверил в волшебство, вместе с тысячами граждан, прослушивающих по вечерам «Дети подземелья», посещающих трансовые вечеринки, курящих травку и не отказывающихся от псилоцибина и ЛСД.
Пришел Путин, я стал догадываться о том, что справедливость все-таки существует. Это чувство исчезло у меня вместе с убийством Влада Листьева.
Я пристрастился к травке. Она действительно помогала мне жить, открывала истину.
У меня осталось два друга. Это Гарик и Дрон. Они тоже очень любили курить марихуану. Они были старше меня на год каждый, но мыслили абсолютно отлично от меня. Нас связывало только время. Но это оказывается не пустяк.
Я, например, копался в себе, чтобы решить какой-нибудь вопрос, – был интровертом. Гарик направлялся на рынок, брал у барыги косяк, курил, покупал пива и ехал в парк Горького тусоваться. Андрюха, напротив, был большим собственником, который не отказывался от героина. У него была очень красивая девушка по имени Катя, и с недавних пор она тоже присутствовала с нами везде, где мы только ни находились.
Я поступил на психологический факультет Екатерининского института. Он находился возле Суворовской площади, в Екатерининском дворце.
Я выбрал этот институт, потому что за образование они брали очень немного денег.
Нам нужен был толчок, и я предложил Гарику кинуть его барыгу сразу на три килограмма. Андрюха заинтересовался этим предложением.
План был таков – вначале мы берем мелкие партии, каждый по стакану в руки, и продаем весь товар в течение недели. Из тысячи вырученных денег за стакан мы берем по триста рублей, и, конечно, нам также отламывается с каждого бокса по полкосяка чистоганом.