Волшебники
Шрифт:
Открыв рот в каком-то подобии удивления, Эбботт взглянул на старика. Тот радостно закивал, а потом указал на широкую колею, отделяющую его от Пола. Калека затрясся от смеха, чуть ли не сложившись пополам, и вновь принялся ожесточенно жестикулировать, тыча рукой в сторону поезда и вниз.
Эбботт нахмурился и посмотрел в колею, ища глазами причину веселья старика. Но там ничего не было, — по крайней мере, он ничего не увидел.
— Что? — Пол старался перекричать звук рвущегося из трубы пара и вращающихся поршней, скорбный механический стон, принесенный ветром, летящим вдоль оврага. — Чего тебе так смешно?
Старик
Закричал паровозный свисток. Его голос был переполнен болью и разочарованием — а может, злобой? А затем донесся звук столкновения, громового удара, пронзительного визга, как будто гигантские пальцы с силой провели мелом по чудовищно огромной пишущей доске. Раздался взрыв, и Эбботт рванулся вперед.
Взглянув через колею, он увидел, как старик пытается встать на ноги, а затем снова перевел взгляд на поезд.
Все пространство теперь заполняли огненные языки вперемешку с клубами дыма. Последний вагон состава закачался и врезался в бетонные заграждения складского двора, где, наверное, когда-то останавливались грузовики, перевозившие овощи или оборудование в поселки и города за много миль отсюда.
Последний вагон столкнулся с маленькой бензозаправкой, потом с тем, что некогда было складом для отправки грузов. Его тащило, бешено мотало, он срывал с рельсов и увлекал за собой остальные вагоны; Эбботт насчитал целых семь штук. Один — пассажирский, находящийся в середине состава, — толкал перед собой старую, уже пылающую машину. На глазах Пола та врезалась в здание, на секунду замерла, а затем отлетела. Вагон мощным ударом снес стену и бешено качнулся назад к рельсам. Автомобиль, несколько раз перевернувшись в воздухе, упал с другой стороны от железнодорожного пути.
Состав сошел с рельсов!
Эбботт посмотрел вниз, на пути, и неожиданно все понял. Две линии металла кое-где были на месте, затем вдруг шли криво, а в некоторых местах просто отсутствовали.
Пол проследил за рельсами и увидел, что в одной секции их положили крест-накрест, словно металлическую доску для игры в крестики-нолики, в другой — они торчали из неровной земли, как древки знамен покинувшей поле боя армии, флаги которой забрали или похоронили вместе с солдатами.
Эбботт стал медленно отходить от колеи.
На другой стороне мужчина наконец сумел подняться. Пол заметил, что левая нога старика заканчивается теперь под коленом, где толстый, в далеком прошлом белый бинт змеится в пыли. Человек ковылял к краю бетонного блока, который раньше явно был платформой.
— Назад! — крикнул Эбботт.
Старик взглянул на него.
В этот раз Пол махнул ему рукой:
— Отойди от края!
Калека засмеялся и кивнул. Он сделал еще один кривобокий, хромой шаг, опираясь на культю, добрался до самого края бетонной плиты и остановился на несколько секунд, пьяно покачиваясь.
Эбботт взглянул направо и увидел, как паровоз под углом приближается к маленькой станции, предохранительной решеткой сгребая ветхие заборчики и снося попадающиеся на пути телеграфные столбы. Некоторые из них падали влево, подальше от состава, другие же — вправо и какое-то время лежали на путях, пока не раскалывались, как поленья,
Скрежет стонущего металла и звук взрывов, раздававшихся там, где Полу ничего не было видно, наполнили воздух. Паровозный свисток закричал снова, потом еще раз, но теперь из него раздалось какое-то коровье мычание. Эбботт почувствовал, что у него кости затряслись под кожей от этого звука.
Когда он взглянул на другую сторону колеи, то увидел, что старика нигде нет. А потом заметил хрупкую фигурку человека, стоящего на путях во весь свой рост — не больше пяти футов, а может, и меньше… Калека спустился на рельсы и теперь ковылял навстречу приближающемуся поезду.
Цепь вагонов хлестанула поперек путей, но последнего, с выпуклыми бортами, нигде не было видно. Эбботт не догадывался, куда тот мог подеваться. Три беспроводных телеграфных столба, лежавшие на путях, сложились с громким хрустящим звуком и повалились в сторону, словно деревья под топором лесоруба.
Поезд вновь свистнул.
Старик вскрикнул и поднял руки, будто молился, а затем небрежно кинул свои мумифицированные пальцы в грязь рядом с искривленными рельсами.
Пол побежал вдоль платформы, стараясь добраться до калеки и крича: «Уходи!» Но тот не обращал внимания.
Паровоз ударил старика боком, сверкающие крутящиеся колеса подбросили тело, и оно, как жук, распласталось на стекле. Состав накренился, поймав Эбботта слепыми глазами ламп-близнецов, и ринулся вглубь, с грохотом, тяжело продираясь, сквозь ряд толстых деревянных столбов, поддерживающих крышу древней станции. Эбботт посмотрел наверх как раз вовремя, чтобы увидеть доски, отломившиеся от навеса и каскадом обломков усыпавшие все вокруг. Один из самых больших кусков чуть не попал ему в голову. Раздался грубый крик, тут же прервавшийся, и Пол увидел, что хотя тело старика застряло между хромом и серебряными планками, наискось пересекающими черный металл паровоза, ноги калеки исчезли, отрезанные столкновением поезда с низкой поддерживающей стеной, идущей вдоль конца платформы.
Эбботт повернулся и бросился бежать; воздух вокруг него полнился оглушительным треском дерева и падающих опор. В конце платформы Пол вильнул в сторону, в густую невысокую траву, пробивавшуюся сквозь гравий автопарка, где в эти смутные дни истории Мадригала осталось только несколько шин, наваленных беспорядочной кучей в углу.
С торжествующим ревом паровоз вырвался из руин станции, словно мифический белый кит, блистающий безжизненным телом старика, своего собственного Ахава, пойманного сверкающим корпусом его морды. Возможно, виновата была обманная раскачка поезда, но казалось, калека машет миру рукой. И не улыбка ли играла на его лице?
Поглядев вниз, Эбботт понял, что никогда не видел у поездов таких колес. Они скорее походили на колеса машины, хотя были гораздо шире; обрамленные чем-то напоминающим толстую резину и заштрихованные мириадами изящных спиц, вырывающихся из выступающей оси. Более того, казалось, колеса меняют направление независимо друг от друга. Под паровозом с каждой стороны их располагалось по шесть штук, и когда первое поворачивалось наружу — второе оставалось неподвижным, а третье выгибалось внутрь и практически мгновенно возвращалось на прежнюю позицию. И все остальные крутились, как им вздумается.