Волшебно-сказочные корни научной фантастики

Неелов Евгений Михайлович

Итак, получается, что определение фантастики, возникающее на основе опыта классической литературы, «исключает» фантастику научную. Но ведь оно «исключает» и фантастику волшебно-сказочную. И это закономерно, ибо научная фантастика в своей специфике (структуре и характере) близка именно к последней. Понять структуру научной фантастики можно на основе опыта фантастики волшебно-сказочной, а не литературной.

Прежде всего в научной фантастике, как и в волшебной сказке, установку на вымысел можно понимать, во-первых, в плане отсутствия абсолютной веры читателей в изображаемые события, и, во-вторых, в плане собственно фантастики. Первое в научной фантастике, как и в сказке, рождает споры. Традиционно считается, что «научный» характер фантастики обеспечивает веру читателей в возможность ее реализации в действительности. Вышеприведенный анализ понятия «веры» и его соотношения с понятием «невозможного» избавляет нас от необходимости вновь доказывать, что эстетическое восприятие научной фантастики подразумевает отсутствие буквальной веры в то, что «все так и будет на самом деле». Безусловно, научную фантастику можно воспринимать и не эстетически, а как способ популяризации науки или выдвижения новых, непроверенных, слишком «безумных» идей;

рассматривать ее как своеобразное пособие для развития исследовательских и изобретательских навыков и т. д. Все это полезно и нужно на своем месте, но — именно на своем месте. Ведь такое понимание научной фантастики игнорирует ее художественную, образную специфику и полностью сосредоточивается на идеях научной фантастики, понятых к тому же узко специализированно: в расчет берется только научно-технический или социологический аспект этих идей. Надо ли доказывать, что, скажем, научная сторона знаменитого романа А. Р. Беляева «Человек-амфибия» вполне «возможна» и нефантастична (она может восприниматься как более или менее верная), но Ихтиандр, такой, каким он изображен в романе, полностью фантастичен и не требует буквальной веры в свою реальность? Не случайно писатель относит действие в некую далекую экзотическую страну.

Более того, попытки анализа романа А. Р. Беляева с точки зрения реальной веры читателей в возможность изображаемых событий, приводят, как и попытки анализа волшебной сказки с этих позиций, к противоречию. Если обратиться к критике 30-х годов, то это противоречие станет наглядным: «“Человек-амфибия”, сразу же восторженно принятый читателями, отвергался критикой полностью. Критика писала, что “в социальном отношении идея романа реакционна, так как она пропагандирует ничем не оправданные хирургические эксперименты над людьми”, [147] что доктора (Сальватора, создателя Ихтиандра. — Е. Н.) действительно следовало бы судить за искалечение ребенка, из которого он с неясной научной целью, да еще с сохранением своих открытий в полной тайне от современников, сделал амфибию». [148] Даже такой тонкий и проницательный критик, как В. Шкловский, отрицательно отозвался о романе. [149]

147

Палей А. Р. Научно-фантастическая литература. Статья вторая. — Литературная учеба, 1936, №2, с. 130.

148

Ивич А. Научно-фантастическая повесть. — Литературный критик, 1940, №7–8, с. 158.

149

Шкловский В. «Человек-амфибия» (рецензия). — Детская литература, 1938, №20, с. 40.

В чем же дело? Почему критика 30-х годов была, в сущности, единодушна в отрицании достижений одного из лучших советских фантастов? Причин тому много, и среди них нам важно отметить лишь одну. Ведь если вдуматься в приведенные выше цитаты, то окажется, что критики не так уж и не правы. В самом деле, нельзя же поощрять эксперименты над людьми, и сегодня, как никогда остро, обсуждаются вопросы этики в медико-биологических науках, к которым тяготело творчество А. Р. Беляева. Стоит представить себе реакцию общества («искалечение ребенка»), если бы подобные беляевскому эксперименты проводились на самом деле.

Ошибка заключается в том, что критики читали роман А. Беляева так, как будто все изображенное в нем было или могло быть «на самом деле», т. е. читали так, как читали бы «обыкновенный», не научно-фантастический роман. Они проглядели в нем главное — сказку.

Логика, исходящая из буквальной веры читателя в мир научной фантастики, приводит, в сущности, к отрицанию этого мира.

Смыслоразличительная роль критерия буквальной веры — неверия становится особенно важной, когда речь идет о мотивах и образах, популярных не только в научной фантастике, но и за ее пределами. Примером могут служить «летающие тарелки» или «феномен НЛО». Отношение к этому «феномену» может быть различным: его можно рассматривать как гипотезу, требующую не окончательных и умозрительных решений, а всестороннего исследования имеющихся фактов и получения новых данных; можно относиться к нему как к основе целого комплекса научно-фантастических мотивов, ситуаций и образов. Наконец, можно просто слепо верить (или столь же слепо не верить), и тут, особенно если вступает в действие и принцип отождествления, возникает современный миф: «Модернизированные поверия, а порою и массовые психозы, связанные с “феноменом НЛО” и “уфологией”, отражают также, на наги взгляд, процесс современного мифотворчества». [150] Существенно подчеркнуть, что научно-фантастический роман, в котором фигурируют эти самые НЛО, изначально строится как роман с «невозможном», в отличие от «документального» рассказа, исходящего из установки на достоверность. Критерий веры — неверия играет в данном случае и жанрообразующую роль: «документальный» рассказ о НЛО при мифологическом к нему отношении воспроизводит структуру фольклорной былички, [151] а научно-фантастические вариации на тему НЛО уже в своей вариативности (а число этих вариаций поистине огромно) предполагают свободную игру фантазии.

150

Школенко Ю. А. Философия, экология, космонавтика. М., 1983, с. 125.

151

См. об этом: Санаров В. И. НЛО и энлонавты в свете фольклористики. — Советская этнография, 1979, №2, с. 145–154.

Таким образом, научно-фантастическое и «документально-мифологическое» повествования о НЛО различаются и противостоят друг другу так же, как в классическом фольклоре волшебная сказка и быличка.

Структура фантастического в научной фантастике, как и в волшебной сказке, образуется однозначным, четким противопоставлением

точек зрения «изнутри» и «снаружи». Как и в сказке, эти точки зрения жестко фиксированы и неподвижны. С точки зрения читателя, мир научной фантастики — это «невозможный» чудесный мир, с точки зрения героя этот мир вполне обыкновенный. Точка зрения «изнутри», как и в сказке, работает на создание «иллюзии достоверности», точка зрения «снаружи» подразумевает установку на вымысел. Как и в сказке, столкновение этих противоположных позиций (герой верит, читатель — нет) рождает при эстетическом отношении читателя доверие к изображаемому в рамках этого изображаемого, из столкновения «да» и «нет», как и в волшебной сказке, рождается «если».

И здесь исключительно важную роль играет наука, дух науки, способствующий одновременно как созданию иллюзии достоверности («изнутри»), так и укреплению установки на вымысел («снаружи»). «Вся научная фантастика, — пишет Е. Д.Тамарченко, — проникнута верой в возможность и осуществимость представленных в ней чудес», [152] и это верно относительно позиции «глазами героя», «изнутри». Но «снаружи» отношение иное, поэтому Е. Д. Тамарченко неправ, когда утверждает, что «научная санкция достоверности заставляла воспринимать фантастические миры как возможность, которая завтра может стать действительностью». [153] Как ни парадоксально, но именно наука, создавая «изнутри» иллюзию достоверности, эту иллюзию «снаружи» разрушает. В самом деле, в научно-фантастическом повествовании о путешествии, скажем, в глубь Земли («Плутония» В. А. Обручева) или о нападении марсиан на Землю («Война миров» Г. Уэллса) ход событий мотивирован «научно» и это принципиально важно: речь идет не о сверхъестественном, фантастический мир изображается рационально. Но эта «научность» остается таковой только «изнутри», с позиции героев произведения. Принять на веру «научность» «Плутонии» или «Войны миров» может только читатель, абсолютно незнакомый с наукой. В произведениях, созданных в начале XX в., эта двойная роль науки (и создает, и разрушает иллюзию достоверности) очевидна, ибо наука с тех пор изменилась. Менее заметно это в современной научной фантастике, но это так.

152

Тамарченко Е. Д. Мир без дистанций. — Вопросы литературы, 1968, №11, с. 100.

153

Там же, с. 114.

Дух науки укрепляет установку на вымысел, предполагает отсутствие буквальной веры в изображаемые события и одновременно же создает иллюзию достоверности. Поэтому нельзя согласиться с получившей некоторое распространение в 60–70-х годах тенденцией рассматривать жанр научной фантастики как область фантастической литературы, что порой приводит к стремлению отменить сам термин «научная фантастика», отбросив уточняющее определение «научная». [154] Дух науки так же важен в научной фантастике, как и сказочная реальность чудесного вымысла.

154

См., например: Чумаков В. М. Фантастика или научная фантастика? (К вопросу о термине.) — В кн.: Вопросы истории и теории литературы. Вып. 7 и 8. Челябинск, 1971, с. 117–126.

Фольклорно-сказочное, жестко закрепленное, однозначное противопоставление точек зрения героя и читателя на возможность или невозможность событий в научной фантастике [155] обусловливает не только структуру, но и характер фантастического.

Как уже говорилось, сказочная фантастика носит светлый характер, и это очень близко научной фантастике. «Герои русских сказок ходят по чудесному миру его хозяевами». [156] Это в полной мере относится и к героям научной фантастики. Как сказочным героям помогают различного рода «чудесные предметы», так и героям научно-фантастическим служит в полном смысле слова чудесная, волшебная техника.

155

Точка зрения автора на возможность — невозможность изображаемого мира, существенная в литературном произведении, в научной фантастике, как правило, совпадает с точкой зрения героя (автор заинтересован в укреплении иллюзии достоверности); расхождение же точки зрения автора и героя рождает обычно иронический или комический эффект. Это связано уже не с вопросом о законах жанра, а с проблемой мастерства писателя-фантаста и выходит за рамки нашей темы.

156

Лупанова И. П. Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века, с. 90.

Сказочное чудо, как отмечалось, создает логику волшебного мира. То же самое делает и научно-фантастическое «волшебство», воплощенное в фантастической «науке и технике», о чем в следующей части еще пойдет речь специально.

Итак, можно подвести итоги.

Научная фантастика в самом фантастическом повторяет, в сущности, характер и структуру волшебно-сказочной фантастики и этим отличается от фантастики общелитературной. Подчеркнем еще раз наиболее важные общие моменты:

а) противопоставление и жесткая фиксированность точек зрения «снаружи» и «изнутри»;

б) наличие специальных волшебных элементов (чудесные предметы, фантастическая техника), в которых концентрированно выражается чудесная атмосфера произведения;

в) по преимуществу светлый характер фантастики;

г) фантастика не разрушает, а создает логику чудесного мира.

Естественно, что в научной фантастике существует значительное количество произведений, находящихся на границе жанра, в которых соединяются различные типы фантастики, и это закономерно. Например, можно отметить романтически «мрачный» характер фантастического вымысла в ряде так называемых антиутопий. В то же время волшебно-сказочный тип фантастики наиболее отчетливо обнаруживается именно в «твердых» произведениях научной фантастики, образующих, так сказать, костяк жанра, что конкретно будет показано позднее, в третьей части нашей работы.