Волшебные дни: Статьи, очерки, интервью
Шрифт:
В прозе Платонов никогда не лакировал бытие. «Медоносно — благородное», «сладкое, но почти невесомое», то есть стерилизованное, Платонов в искусстве не признавал. Он был реалист, но всякий характер в его рассказах и повестях, всякое событие жизни просвечивалось его ласковой теплой душой, и оттого в нерве его прозы всегда ощущаешь нечто сказочное, как будто придуманное седым патриархом для счастья людского.
Кто еще так после войны описал детей, как Платонов в «Происхождении мастера» и в «Возвращении». Дети у него тоже наделены мудростью. А все любимые его герои живут и рассуждают с удивлением новорожденных или как-то так, словно смотрят на жизнь оттуда, где ее нет. Самоучка — мастер Захар Павлович ни минуты не мог сидеть без интересного дела и, если рядом ничего не было
Военные очерки и рассказы занимают особое место в творчестве писателя. Его «гвардейцы человечества» стоят насмерть, «чтобы люди не узнали неутешного горя»; скорбь о погибшем человеке утешена быть не может. С искренним патриотизмом и преданностью Отечеству, с тем же глубоким чувством любви писал он храбрых крестьян, терпеливых жен, рано мужавших сынишек в годину священной войны. И это гордое платоновское слово никогда не забудется.
Замечательны и его статьи о литературе, опять о том, из чего и как происходит мастер, творец. В критических статьях вновь сказались любимые темы Платонова. Для него чужая книга была все той же жизнью, которая пробуждала в нем мысли и чувства, заставляла сопереживать, спорить и говорить о иен так же, как говорил он о жизни. Ни в чем, никогда попусту, а всегда в связи с вскипяченным в сердце волнением, ради заветного слова к читателю, с желанием еще раз пробудить что-то доброе и совестливое, а обществу принести пользу. Каждый писатель зацеплял какой-то самый важный нерв Платонова. «Писатель всю жизнь говорил правду в глаза и делал правду на глазах». За это он очень любил В. Г. Короленко. Именно эта черта, которой Платонов поражался лишний раз при чтении короленковского письма, побудила его написать небольшую статью.
Близкий к природе, Платонов не мог пройти мимо одного явления — мимо книги канадского писателя Серая Сова — и горячо восторгался ею. Защищая тех, кто целомудренно поклонялся природе, он тем самым защищал и самое природу. «…Сколь многому нужно случиться в природе, сколь природа должна перемучиться, утратить, чтобы немногое могло измениться в человеке, чтобы трагический, явственный язык действительности мог проникнуть в сознание человека и объявить в нем истину внешнего великого мира, чтобы человек… вышел в пространство, населенное прекрасными существами с ясным духом, где находится плодотворный источник его первоначальной мудрости, воспитания, жизненного опыта, пищи и счастья». Тридцать девять лет назад предупреждал писатель о пагубном насилии над природой. Разве не эта же мысль натолкнула недавно В. Астафьева на создание романа «Царь — рыба»?
А как тонко чувствовал А. Платонов Пушкина!
«Но в чем же тайна произведений Пушкина? В том, что за его сочинениями — как будто ясными по форме и предельно глубокими, исчерпывающими по смыслу — остается нечто еще большее, что пока еще не сказано… Мы не ощущаем напряжения поэта, мы видим неистощимость его души, которая сама едва ли знает свою силу. Это чрезвычайно похоже на обыкновенную жизнь, на самого человека, на тайну его, скажем, сердцебиения. Пушкин — природа, непосредственно действующая самым редким своим способом — стихами…»
Нет сил оторваться от этих платоновских слов, не хочется прерывать цитату. Платонов раскрывал тайну пушкинского таланта. Знать эту тайну полезно не только тем, кто пишет стихи и рассказы. Это тайна простоты и естества, которыми наделяет природа всех нас, но не все мы их сберегаем. «Чего же хотел Пушкин от жизни? — спрашивает Платонов. — Для большого нужно немного. Он хотел, чтобы ничего не мешало человеку изжить священную энергию своего сердца и ума… он считал, что краткая человеческая жизнь вполне достаточна для свершения всех мыслимых дел и для полного наслаждения всеми страстями. А кто не успевает, тот никогда не успеет, если даже станет бессмертным».
Ни о ком и ни о чем А. Платонов не писал случайно. Гражданское чувство и сила цельной натуры направляли
Какой это был человек, гражданин, понимаешь по отзыву, который я в заключение приведу. Слова из статьи «Павел Корчагин». С истинным рыцарством писателя-профессионала и по — дружески, тепло и просто, забывая следовать строгой форме критической статьи, Платонов обращается под конец к автору романа «Как закалялась сталь»: «Написано хорошо, товарищ Островский. И мы вам навеки благодарны, что вы жили вместе с нами на свете, потому что, если бы вас не существовало, мы все, ваши читатели, были бы куда хуже, чем мы есть».
Трудно сдержаться, чтобы не вознести сегодня слова благодарности и самому Андрею Платоновичу Платонову!
1979
АКТЕР МОЕГО ДЕТСТВА
Когда меня спрашивают, какое влияние оказало на меня искусство, я без запинки отвечаю: «Огромное! Без искусства я был бы и хуже, и беднее, и вся моя жизнь сложилась бы иначе…» Искусство постепенно выплавливало во мне отношение к миру, к людям, оно всегда-всегда поддерживало меня в трудные дни. Но странно — в ряду своих учителей и кумиров я обычно называл писателей. Между тем все в юности начиналось с актеров. И даже не в юности, а в детстве. И как только мелькнет теперь передо мной дорогое актерское имя, лицо, тотчас вспомнятся послевоенные годы.
Сквозь туман десятилетий проникаю воображением в свой мальчишеский быт, вижу тихое левобережье, трамвайное кольцо и пустую травяную площадь, по которой бегу я с товарищами в кинотеатр. На всем еще покоится тень недавней войны. Еще не привыкли ребятишки к ежемесячным пенсиям за убитого отца, еще порохом, как теперь поется, пахло на празднике Победы 9 мая. Кое — где только приступили возводить на старом довоенном фундаменте жилые и общественные здания, а в иных местах так и росла по самые окна первого этажа трава; на базарах напоминанием об увечьях и сражении с врагом белела вывеска на сапожной мастерской: «Артель инвалидов». Не было телевидения, и все просвещение шло к нам из школ, библиотек, театров на другом берегу и понемногу из того зала, в котором длинный маячный луч над твоей головой несет в пылинках незабываемое волшебство искусства.
Слышу сквозь толщу лет крики огольцов с улицы ко мне во двор:
— Айда в кино! Николай Крючков играет!
О, какое это было событие дня! Наносишь из колодца в бочку воды, подчистишь у коровы в стайке, сбегаешь в очередь за белым хлебом, наобещаешь всего — только бы отпустила матушка в далекий кинотеатр «Металлист».
На фильмах выросли. А новых отечественных фильмов появлялось в году не более пяти. Поход в кино можно сравнить с путешествием в другой город.
Наверное, поэтому с возрожденным детским трепетом дожидался я на Кубани встречи уже не с заслуженным артистом республики, а с народным артистом СССР, Героем Социалистического Труда, ветераном кино Николаем Афанасьевичем Крючковым.
«Комсомольск», «На границе», «Трактористы», «Свинарка и пастух», «Парень из нашего города», «Котовский» и великое множество других фильмов с участием Крючкова.
Прошло почти сорок лет, а чувства к нему все те же.
Ну конечно, — это наша эпоха. Это наша невозвратная жизнь, такая тяжелая, но простодушно — отзывчивая. Теперь наивными и не всегда реалистическими кажутся нашему искушенному взгляду те звеневшие фильмы, но там вдали, в темном зале и на улицах, — наша судьба, наша душа, наш совместный патриотизм. Можно измениться, подтянуть свои художественные вкусы, покопаться привередливо в старом искусстве и благоговеть перед новым, но нельзя так стариться, чтобы забыть самого себя, свое изумление и возникавшие на сеансах мечты. То было искусство своего времени, и оно, будем правдивы, рождало в людях мгновенный отзвук. Ведь это факт: после «Трактористов» тысячи и тысячи садились в полях на тракторы, после «Парня из нашего города» сотни тысяч граждан записывались на фронт добровольцами.