Волшебный камень
Шрифт:
А Холмогоров опять пожевал губами, потом лицо его расплылось в улыбке, будто он решил не обращать внимания на свои неприятные мысли, сказал облегченно:
— Хорошо, хорошо! — И в тоне его звучало такое довольство, словно он не желал ничего лучшего, как отзываться обо всех людях любовно и с уважением. Но тут же перебил себя, сердито добавил: — А этот ваш Палехов, извините, сущее дерьмо! И вы тоже хороши! Знаете человека, а не могли укоротить его на голову! Неужели для вас страшнее кошки зверя нет? Не верю!
Это «не верю!» он сказал так, будто Саламатов долго и тщетно пытался обманывать
— Так что же, Нестеров так и бьется один?
— Ну что вы, Петр Иванович! У него там забойщики, коллектор, погонщики оленей. Нет, у него на прииске людно. Но как раз это и беспокоит Палехова! Надо же как-то отвечать за разведки! Вот он и взваливает всю ответственность на Нестерова…
— А вы ему это и позволили сделать! — сердито сказал Холмогоров.
— Но я сделал все, что было в моих силах! — с неудовольствием заметил Саламатов.
— Ну ладно, ладно, не будем раньше времени грехи считать! — согласился Холмогоров и задумчиво добавил: — Ну что бы этому Нестерову нас хоть немного порадовать!
Саламатов промолчал. Ему и самому хотелось радости от Нестерова. Но об этом трудно было говорить. Он словно бы боялся загадывать раньше времени, чтобы не спугнуть будущее. Но он понял: Холмогорову тоже нелегко защищать Нестерова, хотя старик и старается держаться спокойно.
А старик потянулся легонько, зевнул и вдруг сказал:
— Вы бы хоть чаем меня угостили, что ли! Знаете, ведь время военное, на пароходе в ресторане разносолов нет! — И так это жалобно прозвучало в его устах, что Саламатов совсем развеселился, вскочил, потащил именитого гостя к себе, хотя и у него по случаю войны особых разносолов давно уже не бывало…
…Вечером, перед тем как идти на заседание с приезжей комиссией, Саламатов вышел к реке. Далеко вверху рокотал мотор катера. Саламатов с грустью смотрел на реку и думал о том, как нужна сейчас Христина. За все лето она ни разу не выходила в низа, не звонила из Велса — последнего лесопункта, куда дотянули телефон. Должно быть, тяжело пришлось ей после разлуки с Сергеем, о которой рассказали секретарю погонщики, желая досадить начальнице. Но сама Христина не появлялась: она ничего не ответила даже на письмо Саламатова, которое он переслал ей вместе с извещением института о приеме ее и о вызове на учебу. А вот теперь бы и поговорить с ней…
Начало темнеть. Катер пришвартовался к берегу. Слышны были последние слова команды. Саламатов подождал еще несколько минут, но никто не поднимался от воды. Он пошел к райкому.
Уже входя в здание, он услышал торопливый окрик:
— Товарищ Саламатов! Товарищ Саламатов!
Христина бежала по деревянным мосткам, догоняя его.
— Все-таки выбралась! — с удовольствием сказал Саламатов. — Ну и ждал же я тебя!
— Что случилось, товарищ Саламатов? Я ведь рассчитала, что начало занятий дней через десять. У меня еще осталось кубометров пятьсот болванки несплавленной.
— Не то, не то, Христина…
— Что же? — нетерпеливо спросила она.
— Комиссия тут приехала, собираются засудить Нестерова. А ты ведь там была, алмазы эти видела…
— А… товарищ
— Она ушла. Совсем. Не верит ему.
— Как же так? А люди?
— Несколько человек там осталось… Ты представляешь, как он себя там чувствует, когда от него все отступились? О комиссии я ему и не радировал. Да и станция его перестала работать… Последняя радиограмма состояла из обрывков, в которых никто не смог разобраться. Шла речь о каких-то новых породах, а что это значит и к чему относится, понять не можем.
Испуганно глядя на него, Христина замахала руками:
— И не надо его тревожить!
— От комиссии-то мы отобьемся, только тебе придется тоже свои показания написать. Ну, а уж потом учиться поедешь…
Христина вдруг сказала:
— Я не поеду!
— Что? Что?
— Соберу комсомольцев из средней школы. И поведу их на прииск. Ведь это же ненадолго! Правда?
Он ударил кулаком по ладони, вскрикнул:
— Правильно! Поговори с ними сегодня же, а вечером заходи в райком, попозже. Кстати, я тебя с академиком познакомлю. Увезешь от него весточку Нестерову.
— Академик? — весело изумилась она. — Сюда приехал? Как же это он осмелился? Ведь он древний старик, наверно?
— Постой, постой, — вдруг с сомнением сказал Саламатов. — А как же с твоим учением?
— Ах, Игнатий Петрович, все надо делать в свое время! Ну, поеду в будущем году! Там же человеку плохо!
И, уже скрываясь в сумерках, спросила:
— А в чем этот академик ходит? В мантии? В колпачке?
— В мантии, в мантии! — без улыбки ответил Саламатов и быстро вошел в здание. Он словно бы несколько завидовал Нестерову. Вон сколько защитников нашлось у него. И надо было вызвать радиста, взять у него копии сообщений Нестерова. Бой будет жестокий, тут на одну мудрость академика надеяться нельзя…
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ
Дай где стать, и я подвину землю…
После заката солнца Филипп Иляшев вышел к кордону. Он постоял несколько минут на берегу, отдыхая от тяжелого пути, прислушиваясь к свисту утиных крыльев, к негромким голосам чаек. Птицы собирались в дальний путь. Приречные озера были усыпаны золотыми листьями, будто чеканные монеты плавали на ртути. Бурундуки шуршали в сухой траве, отгрызая колоски пырея, готовя зимние запасы. В вечернем сумраке продолжалась деятельная жизнь птиц и животных, ожидающих первого снега.
Иляшев протяжно вздохнул и свернул к кордону, окна которого уже затеплились желтоватым светом вечернего огня. Нет, не напрасно проделал Филипп этот лишний путь. Скоро наступит зима. Все живое ищет тепла и сугрева, — нельзя оставлять Нестерова одного. Филипп сделал что мог, пусть теперь продолжают другие.
Старик постучал в окно. Скрипнула дверь в сени. Осторожный голос спросил:
— Кто чужой человек? С добром ли?
— Отвори, Мария Семеновна, это я — Филипп.
Он вошел в широко открытую дверь, щурясь от света. Мария Семеновна отошла на середину горницы, приглядываясь к нему.