Воля и власть (Государи московские - 8)
Шрифт:
Почему-то, например, ни Витовт не сделал никакой обманной диверсии противу Свидригайло, вернувшегося из Угров в Литву, а, напротив, вернул ему кормы и волости - это после девяти-то лет заключения! Ни Василий, после того как Константин, началуя новогородцами, заключил выгодный мир с рыцарями и совершил удачный поход - не продолжил прю, а прекратил ссору с братом, вернув ему удел, бояр и добро. И тогда же приблизительно или чуть позже Витовт вдруг, как бы уставши от бесконечных споров, снова протянул руку Фотию, признавши его единым митрополитом на Русь и на Литву.
Впрочем, в 1420 году
Осенью, пятнадцатого сентября, на память великомученика Никиты, пал снег, шедший три дня подряд, и покрыл на четыре пяди, ударил мороз, и хотя потом наступила ростепель и все стаяло, но хлеба сжали мало, еще менее оказалось годного, и к мору, охватившему страну, прибавился голод.
В семействе Федоровых-Услюмовых было еще терпимее, чем у других. Сергей на владычном довольстве получал какую-никакую ругу. Алексей, дружинник, тем паче старшой, городовой боярин как-никак, тоже кормился в молодечной. Девку отослали в Островое к матери, татарчонка Лутоня с Мотей забрали к себе в деревню. В тогдашней деревне, все еще окруженной боровым лесом, где и птица, и зверь, и съедобные болотные травы: словом, очень глупому надо быть, чтобы суметь умереть с голоду. В Лутонином налаженном хозяйстве голода почти и не знали. Даже прохожим странникам и странницам подавали неукоснительно, хотя и скудный, кусок чего-ни-то снедного. Хоша, правда, и разбоеве обнаглели. Одного коневого татя татарчонок заметил и даже помог задержать, когда тот вывел из стаи и повел, глумливо усмехаясь, двух коней.
Прохор с Услюмом догнали вора в Марьином займище.
– Што, мужики!– грубо и нахраписто возразил тать.– Отступи лучше, не то ватагой навалим, мало не будет! Проживешь ты, смерд, и без коней, видел хозяйство твое, справно живешь! Пусти лучше, головы будут целы у дурней, ну?!
Прошка, может быть, и отступил бы, но Услюм, повидавший всякого в Орде и наблюдавший, как легко расстаются с жизнью тати в Сарае, не стал долго гуторить. Достав из-под пазухи вздетый на коротком паверзе боевой топорик бухарской работы, привезенный им из Орды, и, лишнего слова не говоря, рубанул не успевшего даже дернуться татя.
– А твои придут, - присовокупил, - там же, где и ты, будут!– с последним словом вновь вздынул топор, и тать, что, держась за разрубленное плечо, с каким-то тупым удивлением глядел на Услюма, успел лишь, раскрыв рот, проследить мгновенный ход топора, и рухнул ничью с разрубленной головой.
– Поволокли!– выговорил Услюм Прохору. Привязав коней, дядя с племянником залезли по колено в снег и, натужась, потащили остывающую тушу вора подале от дороги, и волокли долгонько-таки, пока не обнаружили дельной ямы, скорее всего, берлоги медведя-шатуна, куда и затолкали татя.
– Хозяин обнаружит - съест!– присовокупил Услюм.– А мы не в вине! Прохор, все еще не могший опомниться от убийства, кивнул молча, сглотнув застрявший ком в горле.
– Привыкай!– невесело ободрил его Услюм.– Не последняя ето птичка первая! Сейчас по всей земле грабежи учнут творить, да тати пойдут стадами. Одна надея, што и на их есь черная смерть! Был бы жив Иван... продолжал он, не кончил, махнул рукою.
– А чо, Иван?– тупо вопросил Прохор.
– Дружину привел, вота што! Ежели ентих татей ватага целая, нам двоим да с родителем не устоять! А нынче неведомо к кому... Ко князю Юрию Дмитричу, рази? А тоже - приедут хари, обопьют, объедят, а толку - чуть! Хоша медвежьи капканы ставь!
Молча выбрались на дорогу. Молча взяли на долгие ужища, притороченные к седлам, краденых коней. Заметив застывшую на лице Прохора думу, Услюм сильно хлопнул его по плечу:
– Не сумуй! Думашь, человека убили? Тать - не человек! Человек, он от Бога, в поте лица и все такое прочее... А тать, он не тружает, не сбират в житницы, ен - как волк! Зарежет овцу - съест. Так и тать! Дак у волка хошь та оправданка, што ево Господь таким сотворил, ен боле ничего и не могет, ни траву, понимать, есть, ни работы никоторой делать, хоша собачьей там, сторожить. А тать, ен бы и мог работать, хлеб-от недаром есть! Али там в поле, в полках, на страже, понимашь, земли стоять! А он, вишь, свово людина грабит, да еще и величаетце, шухло! Он, мол, человек, а все иные - говны...
– Ну, а ватагой придут?– вновь, не отставая, повторил Прохор.
– Нать собирать наших! Деревню! Всех сябров-родичей. А дорогу завалить буреломом... Ну, и в сторожу ково... Пущай вот татарчонок с Санькой ездиют в сторожа... Иначе как? Али уж Алексея Любавина созвать, дак он в полку, а полк под Нижний угнали, мабудь за Суру поганую...
– Може, и врал тать! Един как перст!– с надеждою протянул Прохор. Услюм решительно покрутил головой.
– Не врал! Глаза не те! Ты вота што! Скачи-ка домой, коней отведи, сутки-двое у нас есть-таки время, скажи деду, так, мол, и так! А я до Рузы проскочу, вызнаю. Коли ватага какая - расскажут! Не нас одних, поди-ко, грабили!
Услюм вернулся из-под Рузы сутки спустя. Вернулся смурый. <Ватага, душ с двадцеть, бают! А нас тут...>– <Восемь мужиков могем собрать>, подсказал Лутоня, мастеривший самодельный самострел.– <Долго не выстоять!>– <Князю...>– <Князю послано, - перебил Услюм.– Да сам-то князь в Галиче у себя, в Звенигороде наместник еговый, поможет ле, нет, ето как посмотреть!>
В избе сидели со смятыми лицами остатние, после мора, мужики. И верно, вместе с Услюмовыми набралось всего восемь душ.
– Може, по лесам, в старые схроны...– нерешительно предложил шабер Путя Дятел.
– Ну, и вытащат нас из схронов ентих, как куроптей, по одному, да и перережут горло!– протянул старик Досифей, знатный зверолов, боле промышлявший не хлебом, а шкурами.
– А не найдут?– с надеждою начал Проха.
– Мертвяка-то?– вопросил Услюм.– Да и искать не будут! Ведают, куды пошел да зачем!
– Деинка Лутоня, ты одного-то сумеешь свалить?– с надеждою протянул молодой парень Репьяк.