Воля и власть (Государи московские - 8)

Балашов Дмитрий Михайлович

И когда прибыл владычный даньщик, Киприан даже не враз и не вдруг сумел восчувствовать, понять и возвратиться на время к суетным заботам днешнего бытия. Проверя отчет Федорова и выслушавши его изустные объяснения, Киприан помавал головой и знаком велел келейнику вынести и вручить даньщику мешочек с серебром - награду за беспорочную службу.

Однако Иван Федоров, принявши кошель, медлил и не уходил. Наконец, когда удивленный Киприан вопросил, какая иная нужда есть у него, Федоров высказал, сперва путано, а затем все яснее несколько необычную просьбу: оказывается, у этого даньщика был младший сын, Сергей, желающий посвятить себя духовному труду,

и уже зело навычный к грамоте.

– Книги чтет и греческую молвь учит!
– сказал, волнуясь, Иван.

– А какого возрастия?
– вопросил Киприан.

– Семнадцать летов!
– обрадованно отозвался Иван, обминая в руках давеча снятую шапку.

Киприан задумался, прикрывши вежды. <Учит греческий?>

– Плотским раззожением не смущен?
– вновь вопросил Киприан.

– Женить предлагали, не хочет!
– отмолвил Иван.

– В иноки...
– думал меж тем Киприан.
– В иноки он возможет вступить и сам. А там и еще к кому попадет. Вьюноша наверняка способен к большему! Впрочем...

– Пусть завтра придет ко мне!
– твердо вымолвил Киприан.
– Проверю, насколько сей исхитрен в книжном научении!

Иван обрадованно склонил голову. Дома Федоровы до позднего вечера судили и рядили. Наталья ходила, поджимая губы, заботно поглядывая на внука:

– Не ошибись, Сережа!
– высказала наконец.
– В ченцы пойдешь, ни жены, ни детей тебе уже не видать!

– Ведаю, бабушка, - отмолвил рослый бледный отрок с первым пухом темно-русой бороды на щеках и подбородке и не домолвил, что, мол, детей старший брат Иван нарожает, а ему блазнит иной путь, которому семейные радости токмо помеха.

– Сама приучала к чтению!
– думала меж тем Наталья, не ведая, ругать ей себя за это или хвалить.
– Может, и достигнет высот каких! подумалось.
– Вон иные и в епископы выходят, из простого-то звания, а мы, чать, и не крестьяне, ратный род!

Назавтра отец с сыном отправились во владычное сельцо. Киприан долго беседовал с Сергеем, удалив предварительно отца, дабы не мешал. Иван Никитич сидел на лавке, краем уха слушая из-за неплотно прикрытой двери глаголы слов и мало что понимая в мудрых речениях ученой беседы. Наконец Серега вышел, счастливый, с пылающим лицом, а Киприан сам проводил его до порога, еще раз благословил юношу, опустившегося на колени. Благословил и отца, примолвив: <Чадо твое угодно Господу!> И, уже внизу, на дворе, когда садились на коней, Серега вымолвил гордо: <Он меня в книжарню берет! И греческому станет учить! Я и жить буду на владычном дворе!>

Иван ехал задумчив, хмур. Он увидал то, чего не мог еще увидеть Серега, и гадал теперь: <Долго ли еще проживет Киприан и что будет с Сергеем после его смерти?>

Ехал, изредка взглядывая на сына, с тем легким удивлением, с каким отцы встречают первые проявления отличного от родительского норова в своих детях. И благо тому отцу, который поймет, примет и не будет стараться поиначить по-своему грядущую жизнь потомка!

Киприан все-таки прожил, или заставил себя прожить еще год. Он посвящал в сан. Освятил завершенную наконец на деньги великого князя церковь в Симонове. И умер только в сентябре следующего года, когда уже Василий Дмитрич повел войска встречу Витовту.

Умер, едва ли не торжественно подготовясь к смерти своей. Грамоту-отпуст, которую зачитывал в церкви по его поручению архиепископ Ростова Григорий, Киприан написал всего за четыре дня до смерти, двенадцатого октября. В своей загородной обители

Трех Святителей, пролежав там еще несколько дней, так и преставился, заповедав епископам и игуменам сущим близь: <Егда мя во гроб вкладающе, тогда сию грамоту прочтите надо мною вслух людем>– тем положив начало обряда, который отныне повторяли все митрополиты.

Хоронили Киприана архиепископ Ростовский Григорий, Митрофан; епископ Суздальский, Илларион, епископ Коломенский, со всем синклитом Москвы: архимандриты, игумены, со всем священным собором, иноки, простые попы, бояре, воеводы - кто не ушел в поход, и многое множество москвичей.

Григорий вышел на амвон с грамотою в руках. Читал без надрыва, без придыхания, буднично и просто, но тем значительнее и строже казалось написанное. Многие утирали глаза.

– Во имя Святыя и живоначальная Троица, аз грешный и смиренный Киприан, - читал Григорий, - митрополит Киевский и всея Руси, смотря, яко настигла мя старость, впадох бо, в частыя и различные болезни, ими же ныне одержим есмь (он еще не вполне верил, когда писал, что непременно умрет!). Человеколюбие от Бога казним грехов моих ради, болезнем на мя умножившимся ныне, яко же иногда никогда же и ничто же ми возвещающи ино, разве смерть и страшный Спасов суд, достойно рассудих, яко же в завещании некая потребная мне от части писанием сим изъявити.

– Первое, - ростовский архиепископ возвысил голос и обвел храм требовательным взором, - ибо исповедую Святую Богопреданную апостольскую Веру и православия истинное благочестие во святую Троицу и прочая апостольская священная повеления, святыя Божия церкве предания цело и не подвижимо. Того благодатию соблюдати, яко же исповеданием моим написано, то и предах, внегда вначале Святитель рукополагался по обычаю и уставу апостольскому и святых Отец божественных и священных повелений, яко убо апостолы от Бога поставлени суще, и святители, от апостол поставлени апостольская наследницы суще, и по тех святителей поставляху по Богопреданному апостольскому уставу, сице же и мене грешнаго Духа Святого благодать по уставу святых апостол и священных правил святым своим священным архиереем, патриархом вселенским, и при благочестивейшем царе Констянтиноградском православнейшем...

Слушал посад, купцы и ремесленники, слушали боярыни и бояре, слушала великая княгиня Софья. У нее действительно был мальчик, как она и предрекала Василию, даже и наименованный Симеоном, но - родился и умер. И она стояла теперь строгая и прямая, не в силах решить: за какой грех казнит ее Господь? Не за то ли тайное небрежение святоотческой верою, какое время от времени охватывает ее еще и поднесь.

<Верую, Господи!>– хотелось ей воззвать в голос, и покойный Киприан минутами виделся живым, только хитро сокрывшимся, дабы испытать и укорить ее за хладкость к вере, и, казнясь в душе, давала она сейчас молчаливый обет каждогодне на Троицу совершать паломничество в обитель преподобного Сергия. Неужели он не простит, не защитит ее от этих укоризн?

Иван Федоров, затиснутый в толпе, слушал не так внимательно. Слышать Киприана приходило ему не раз, и сейчас его то и дело отвлекали мысли о доме, ибо мать, бессмертная и сухая Наталья, с обостренным подбородком, с пугающе большими глазами, обведенными черною тенью, его мать, без которой он, муж, отец и воин, как-то не мог помыслить своей жизни, надумала умирать. Лежала, не принимала пищи и к нынешней службе заупокойной прямо-таки прогнала Ивана:

– Поди на последний погляд! Проводи, не гребуй!