Воля к жизни
Шрифт:
— Аня, собирайтесь быстро. Михаил Васильевич тяжело ранен. Кравченко тоже.
— Что вы говорите! — Она всплескивает руками, бледнеет, бежит в операционную палатку.
— Эфир для общего наркоза. Больше перевязочного материала…
Через несколько минут я, Свентицкий и Аня едем в Березичи в телеге, на паре лошадей Гречка правит конями. Два верховых автоматчика скачут по бокам телеги. Это наша охрана. Иногда один из автоматчиков углубляется в лес, обследует путь. Кони бегут рысью. Телегу высоко подбрасывает на корнях и кочках.
До
Солнце садится, когда мы подъезжаем к Березичам. Большое село с колокольней посередине. Зеленые сады. Узкая, мелководная извилистая речка. Это Стоход. Наши кони, шумно втягивая воду, пьют из реки, и эти фыркающие звуки — самое громкое из всего, что мы слышим. Необычайная, зловещая тишина в селе. Как будто его покинули люди.
Внезапно пять бойцов с красными ленточками на фуражках и пилотках, выйдя из крайней хаты, останавливают нас. Партизанская застава. Один из бойцов провожает нас по селу. Тихо, пусто на улицах.
Вдруг винтовочная и пулеметная стрельба возникает со стороны Стохода. В первое мгновение кажется, что стреляют в нас. Гречка инстинктивно съеживается, натягивает вожжи. Лошади вскидывают головы.
— Это далеко, за рекой, — говорит провожатый. — Здесь еще ничего, а в Любешове сейчас идут большие бои. Там немцы, говорят, несколько полков кинули против наших. Утром все командование наше ездило туда.
В небольшой крестьянской избе Федоров, Дружинин, Рванов.
— Осмотрите скорее Кривцова, — говорит Федоров.
— А Кравченко? Он ведь тоже ранен?
— Он не ранен, только ушибся. Когда начали в них стрелять из-за деревьев, лошади испугались, кинулись сломя голову. Кравченко хотел остановить коней, запутался в вожжах. Кони понесли, потащили его за собой. А Кривцов, раненный, успел схватиться за задок телеги и бежал за нею.
У меня сжимается сердце. Раненный в живот, истекая кровью, бежал за лошадьми! Где он?
На улице села, около крестьянской хаты, очень бледный, Кривцов лежит в телеге.
— Здравствуйте, Михаил Васильевич!
— Вы? — говорит он еле слышно и пробует улыбнуться, поднять голову.
Беру его руку, считаю пульс. Пульс частый, слабого наполнения. Язык сухой. Губы бледные. Все признаки внутреннего кровоизлияния! Осматриваю Кривцова. Пулевое ранение в живот. Тело Миши, одежда его, телега, трава под телегой — все в крови.
— Пить, — просит он.
Аня поспешно идет за водой. Возвращается в сопровождении хозяйки дома. Хозяйка, пожилая женщина, босая, в белом чистом платке, рассказывает:
— Усе время, как тальки его привезли сюда, просить пить, пить, пить!
Солнце заходит. Спешу к Федорову и Дружинину. Рассказываю.
— Значит, нести
— Совершенно невозможно. В пути погибнет от потери крови.
— Хорошо, действуйте. Дмитрий Иванович, поручаю вам позаботиться о медиках, помочь им.
— Чем еще могу вам помочь, Тимофей Константинович? — спрашивает Федоров и, понизив голос, взволнованно добавляет: — Его надо спасти во что бы то ни стало. И ради него самого, и ради наших раненых, и для будущего. Надо спасти!..
Операция в крестьянской хате
Иду по улице села погруженный в печальные мысли.
Для будущего!.. Да, это правильно — уже сейчас думать о будущем, о том, что настанет после войны. Такие, как Миша Кривцов, — цвет нашей молодежи, надежда страны. Способный хирург, десантник, герой патриот, взявший на себя в войне не то, что полегче, а то, что потруднее. Человек, только-только начинающий жить, чистый сердцем, доброжелательный к людям, искренний, застенчивый.
Иду по улице села и невольно вспоминаю случай на переправе. Лагерь наш переезжал, я ехал на возу. На соседней телеге сидел Зелик Абрамович. Рядом с ним — на верховой лошади — Кривцов. Он держался в седле мешковато и криво, но был по-юношески восторженно доволен всем происходившим: густой лес, путь в неизвестность и он, Миша, верхом на коне!
Мы остановились у переправы через небольшую речку, кажется, через Горынь. Обгоняя нас, проехала повозка радистки Тамары. Девушка сверкнула большими, темными глазами, с легкой усмешкой посмотрела на Мишу. Она была очень хороша. Радость юности, ожидание самого лучшего впереди сияли в ее взгляде. Лошади вступили в воду, полетели брызги, колеса повозки затонули в воде, река сверкала под солнцем, обогнавшая нас подвода была на том берегу. Миша, провожая ее взглядом, сказал:
— Глаза — как жизнь!
— Михаил Васильевич, смотрите, я напишу вашей жене! — погрозил пальцем Зелик Абрамович.
Кривцов густо покраснел.
— Вот как вы меня поняли! — Он часто смущался и краснел, но на этот раз даже глаза его увлажнились. Он тронул лошадь и, обгоняя нас, въехал в реку, будто собираясь скрыться под водой.
Зелик Абрамович, сконфузившись, крикнул ему вслед:
— Михаил Васильевич, я же ведь пошутил!
И вот сейчас этот юноша, порывистый, отважный, всей душой преданный Родине, лежит простреленный, истекая кровью.
В центре села кто-то сзади окликнул меня:
— Тимофей Константинович!.. Тимофей Константинович!..
Оглядываюсь — Кравченко. Он без фуражки, с забинтованной головой.
— Федя, вы? Разве вы не в постели?
— Нет, я цел. Голова немного побита… Тимофей Константинович, как Кривцов?
— Очень плох!..
— Я хочу вам сказать — он много сделал в нашем отряде. Двух тяжелораненых спас. Его все бойцы полюбили. Просили — как бы устроить, чтобы он остался у нас. Когда вернусь в отряд, меня все будут спрашивать о нем.