Воля судьбы
Шрифт:
Рогатка была недалеко. Нужно было идти к ней, по дороге нанять, за какие угодно деньги, первого чухонца, едущего в город, и ехать на нем в Ораниенбаум, где были у Торичиоли друзья.
Этот план составился у него сам собою.
И он, стараясь припомнить местность (он часто ездил по петергофской дороге и знал эти места), стал пробираться к рогатке.
Утренняя свежесть, разлитая в воздухе, ободрила итальянца. Местность была довольно пустынна, но, по мере того как Торичиоли подвигался вперед, и в ней начинала
Раза два уже попались прохожие, с удивлением оглянувшись на итальянца, истерзанный вид которого не мог не поразить их; один из них даже остановился и долго смотрел ему вслед.
Попался выехавший на промысел извозчик. Торичиоли чрезвычайно обрадовался ему и стал нанимать в Ораниенбаум. Извозчик подумал, почесал затылок, зевнул и потребовал деньги вперед.
Торичиоли стал шарить по карманам и нашел в них одну только семитку. Извозчик махнул рукою и поехал дальше.
Это обеспокоило, было, Торичиоли. Что, если никто не польстится на его уговоры и откажется везти?
Но он почти сейчас же нашел себе утешение: лишь бы добраться ему до рогатки, а там можно будет объявить, кто он, и потребовать, чтобы его доставили в Ораниенбаум, к самому государю, к которому он имеет важное дело. И ободренный этим Торичиоли купил еще по дороге сайку на свою семитку и с удовольствием стал жевать ее.
Оказалось только, что дороги он вовсе знал не так хорошо, как думал. Он запутался в каких-то огородах и долго блуждал между ними, пока не встретил какого-то мужика, который подозрительно оглядел его, но, как пройти к рогатке, все-таки объяснил.
Наконец только после порядочных усилий Торичиоли вышел, куда ему нужно было.
У рогатки стояли солдаты, загораживая путь. Ружья их были составлены, но сами они держались наготове. Два офицера в полной форме прохаживались в стороне.
На проспекте, который начинался тут, заметно было непривычное движение.
Торичиоли сейчас же сообразил, что это значит. Видимо, против заговора принимались спешные и энергичные меры, были отданы строгие распоряжения в течение ночи; но Торичиоли думал, что для него они не опасны.
Он решил подойти прямо к офицеру и, показав, что ему известно дело, убедить его в своей близости к тем сферам, о принадлежности к которым нельзя было судить по его костюму.
— Вы меня извините, — начал он, приближаясь, — вероятно, вы здесь по делу о заговоре?
Офицер осмотрел его с ног до головы и, нахмурив брови, спросил:
— А вам какой в том интерес, государь мой?
— А я именно по поводу этого дела могу доставить императору важные сведения…
— Императору? — переспросил офицер.
— Да, самому его величеству и прошу вас дать мне возможность немедленно отправиться в Ораниенбаум, если император там еще…
— Императора больше нет, — вдруг проговорил офицер, — а есть-с императрица Екатерина
И не успел Торичиоли опомниться, как офицер крикнул: "Сидоренко, убери-ка мне этого молодчика!" — и дюжий унтер, которого, очевидно, звали Сидоренкой, захватил итальянца, протащил до караулки и, втолкнув его там в темный чулан, засунул дверь на засов и подпер ее колышком.
В эти сутки Торичиоли очутился третий раз под запором.
XVIII
ДВАДЦАТЬ ВОСЬМОЕ ИЮНЯ
Положение было ужасно, когда измученные лошади кареты, в которой ехала Екатерина Великая, остановились среди дороги. Оставалось всего пять верст до Петербурга, только пять верст, но теперь они делались неизмеримым уже пространством.
Орлов и Артемий осмотрели лошадей. Надежды не было, что они оправятся. Это было видно и понятно без слов, и Артемий и с Орловым ничего не сказали друг другу. Они только взглянули, как-то сразу, так что глаза их встретились, и этот молчаливый взгляд казался красноречивее всяких слов.
Ехать дальше не было возможности, оставаться тоже было нельзя.
Артемий боялся прямо заглянуть в карету, где сидела государыня, но он только мельком, углом глаза посмотрел на нее.
Она сидела строгая и прямая и, казалось, не обращала внимания на их остановку, словно ей не было до этого никакого дела, словно она чувствовала, что время действовать ей еще не наступило, что скоро наступит оно, и тогда она покажет себя, а теперь она доверилась им; они взялись довезти ее до города и должны это сделать, как? — ей было решительно все равно, но она верила в них и верила, что они сделают свое дело.
Эта величая уверенность и спокойствие могли дать силы кому угодно, не только таким людям, каковы были Орлов и Артемий.
— Нужно дать лошадям вздохнуть, — заявил Орлов, сознавая, что это было все равно ни к чему, но нельзя было не сказать этого, — или подождать, не проедет ли кто, и тогда взять лошадей за деньги или силой.
— Посмотри! — вдруг показал Артемий вперед по дороге. — Видишь?
По дороге прямо на них скакал всадник. Это был офицер. Орлов весь обратился в зрение, стараясь узнать, кто это.
— Может быть, это — посланный о_т_т_у_д_а, — проговорил опять Артемий, — может быть, в течение ночи уж все стало известно и с Ораниенбаумом завели сообщение. Это — гонец.
Орлов продолжал смотреть.
— Тем лучше, — ответил он, — мы возьмем гонца и узнаем, что он везет… Да нет же, это — Бибиков! — вдруг радостно добавил он, узнав скакавшего офицера.
Бибиков приблизился уже настолько, что его лицо было видно. Завидев на дороге карету, он пустил лошадь быстрее. Орлов махнул ему вверх три раза шляпой. Бибиков на ходу ответил тем же.