Волжское затмение
Шрифт:
– Входите, поручик, – махнул рукой Карпов и положил пистолет на стол. – Входите, докладывайте!
Неверно, будто ощупью, оступаясь, в коридоре появился Супонин. Его полевая форма насквозь была пропитана потом и пылью. На голове – окровавленная повязка. Длинный нос был красен и кровоточил. Поручик то и дело прикладывал к нему грязный, замызганный платок. Дойдя до стола, он вытянулся по стойке “смирно”, не козыряя: фуражки не было. Наполненные болью и горечью глаза поручика встретились с хмурым, тяжёлым взглядом генерала. И эту тягостную паузу, казалось, страшно было нарушить обоим.
– Худо, Миша? – тихо спросил Карпов.
–
– Вы ранены, Миша. Присаживайтесь, вам трудно стоять… – и генерал кивком указал на корявый венский стул по другую сторону стола.
– Благодарю, господин генерал-лейтенант, – проговорил Супонин, медленно и осторожно опускаясь на стул. Голову он держал неестественно прямо и недвижно, чтобы не причинить себе лишней боли. – Ранен, но… Пустяки. Какая теперь, к чёрту, разница… Патронов нет, чёрт побери… Один броневик разбит у Лесной, так там и остался… Второй стрелять не может, только прикрывает перемещения… Что делать, Пётр Петрович? Что делать? – возвысил он голос и тут же сквозь зубы застонал, коснувшись рукой головы.
– Что делать… – пробормотал Карпов, делая очередные пометки на карте. – Гм… Что делать… А делать, голубчик вы мой, только одно. Умирать. Гордо и достойно. Сумеем, поручик? – остро глянул он на Супонина и собрал бороду в кулак.
– Я готов, – чуть запнувшись, ответил Супонин и закусил на миг губу. – Но нужно попытаться хоть часть людей спасти, господин генерал…
– Ваши предложения? – резко и сухо перебил его Карпов.
– Можно пока прорваться в сторону Всполья, там у них негусто… Уйти в леса… – пожал плечами Супонин. – Так хоть кто-то уцелеет…
– Прорваться… – эхом отозвался Карпов. – Может, и придётся…А пока мой приказ: держаться до последнего. Покуда хватит патронов. До ночи, говорите? Решено. Уже вечер, так что хотя бы часа два-три. План возможного прорыва обдумать. При встрече согласуем. А пока – держаться. Вам ясно, поручик? – и строго взглянул на Супонина. Тот медленно поднялся.
– Так точно. Разрешите идти? – бесстрастно и глухо отчеканил он.
– Постойте, – поднял руку Карпов, останавливая его. Вышел из-за стола, шагнул к поручику, обнял и расцеловал крест-накрест. – Благословляю вас, Миша. До встречи. Иди. Иди… – махнул рукой и отвернулся, сгоняя набежавшую слезу.
– Прощайте, Пётр Петрович, – и, неловко повернувшись, Супонин деревянно зашагал по коридору.
Глубоко и дрожаще вздохнув, Карпов опустился на стул. Вот, кажется, и всё. Конец. Так быстро. И бесповоротно… И странная ухмылка чуть тронула его седые усы. Наконец-то всё закончится. И хорошо, что быстро. И слава Богу, что бесповоротно. Всегда легче, когда нет выбора. Остаётся всего лишь получить заслуженное. А они не заслужили ничего, кроме смерти. Понятия долга, чести, достоинства, спасения России, под фанфарные звуки которых всё это было начато, потускнели, отступили, стушевались на фоне этой безумной бойни. И наступил её закономерный исход. И от осознания его приходило честно выстраданное, нажитое облегчение.
Облегчение, несравнимое с этим, принесла бы Карпову сейчас собственноручная пуля в лоб. Он подумал об этом с лёгким – почти наслаждённым – замиранием сердца. И рука сама непроизвольно потянулась к лежащему на столе пистолету. “Парабеллум” показался ему холодным, как лёд, а длинная рукоятка в шершавой насечке маняще заколола пальцы. Оглушительный удар,
Но страшным, неожиданным даже для себя усилием воли он отдёрнул руку от пистолета, и тот, лежавший уже в его ладони, с гулким стуком упал на стол. Нет. Он не позволит себе этого. Его жизнь не стоит уже ничего, но есть и другие. Десятки, сотни жизней молодых и сильных людей, которые ещё верят ему. Которые, быть может, надеются если не победить, то спастись. Что же делать? Что делать-то, чёрт возьми?
Карпов встревожено огляделся и вдруг успокоился. Какие-то минуты на принятие решения… Что они изменят? Ничего. А если решения не будет, то последний выход – вот он. На столе. Никуда не денется. Немцы… Немцы… Какого чёрта лезут эти немцы, когда это он о них подумал? Ах, да… Выстрел милосердия… Сентиментальные, черти. Милосердие к побеждённым… К пленным… Знаем мы это немецкое милосердие, нахлебались! К пленным… Балк! Лейтенант Балк! Этот проныра и шпион, по сведениям, ещё здесь, в Ярославле. Единственный, пожалуй, человек с несомненными связями на той стороне. Хитёр, смел, самолюбив. Чем чёрт не шутит, можно попытаться сыграть на нём. Хотя бы приостановить их наступление, хоть кого-то спасти. Гнусно, конечно, но больше-то, кажется, ничего и не придумать. Пожертвовать собой, добрым именем, репутацией? Бредни это. Нет у него уже ни того, ни другого. Так что же? Решено?
– Трушин! – прочистившимся и вдруг помолодевшим голосом рявкнул Карпов. – Быстр-ро!
– Я, господин генерал! – выскочил позади него обеспокоенный дежурный. – Виноват, самовар только разжёг…
– Да чёрт с ним! Быстро на позиции! Поручиков Шумилова и Нахабцева срочно ко мне! Полчаса времени. Выполнять!
– Слушаюсь! – выдохнул Трушин шелестящий ветер, и этим же ветром его стремительно вынесло из коридора.
“Балк… Балк…” – твердил Карпов на разные лады это короткое булькающее слово, и будто лягушка спрыгивала каждый раз с его языка и плюхалась в топкую трясину. “Ничего, герр лейтенант, ты нам тут мешал и вредил, а теперь поможешь. Поможешь, сукин сын,” – злобно и ядовито шипел сквозь зубы генерал. Теперь он походил на старого, опытного удава, примеряющегося к жертве.
Вызванные офицеры явились скорее, чем он ожидал. Шумилов и Нахабцев, поджарые, плечистые, подвижные, удивительно похожие друг на друга в полевой форме, были усталы, потрёпаны и злы. Правая рука Нахабцева висела на перевязи. Выслушав их доклад, генерал встал из-за стола и вышел к ним.
– Немецкого лейтенанта Балка – ко мне. Немедленно, ребята. Не-мед-лен-но! Хоть из-под земли. Но живого. В лучшем виде. Вы справитесь, я знаю. Вам полчаса. Шагом марш!
Офицеры с недоумением переглянулись, перекосились на миг злыми улыбками и козырнули. Развернулись и, придавая шагу строевую видимость, удалились по хрустящему битым стеклом коридору.
Опять потянулись минуты, но в них была лёгкость и ясность принятого решения. Карпов похлопал себя по карману кителя, достал туповатый, но ещё работоспособный карандаш, вздохнул, достал из стола лист серой грубой бумаги и принялся набрасывать план беседы с Балком. За полчаса оформились основные тезисы, и генерал, пораздумав, переписал их наново. Теперь это походило на документ, который можно было представить немцу, если тот клюнет на его предложение. Только вписать числа и время – и готов приказ.