Воображаемые девушки
Шрифт:
Помню, как-то раз один парень, с которым Руби вроде как встречалась, попытался отказать ей, когда она сказала, что умирает как хочет кусочек чизкейка и он должен поехать и привезти ей его, прямо тогда, в ту самую минуту. «Где продаются лучшие чизкейки в штате?» – спросила она у него, а когда он ответил, что в центре города, сестра сказала, что в таком случае ему придется поехать туда. Она проверяла его, я знала. Руби делала все это, потому что могла. Но парень ответил, что утром ему нужно рано вставать на работу. А потом добавил, что уже слишком поздно, чтобы ехать два с половиной
Сначала она посмотрела на него своими зелеными глазами. Самыми зелеными в мире, настолько зелеными, оглушающе зелеными, зелеными, как яд.
Она подсела к нему ближе, убавила звук телевизора. Потом подняла палец, всего один, и провела им вдоль его подбородка – как напоминание, что ему пора бы уже побриться и с кем он имеет дело, кто она.
– Тебе не нравятся чизкейки? – невинно спросила Руби, и я пытаюсь вспомнить, как звали того чувака – Раф, Ральф или Рэй, потому что Раф, Ральф или Рэй ответил:
– Ты же знаешь, что нравятся.
– Знаю ли?
Она прильнула к его плечу и прошептала ему что-то на ухо. Но что именно, я не могла расслышать, потому что находилась в другом конце комнаты.
Он был уже согласен, как только она прикоснулась к его подбородку. Я знала, что он думает. Бедняга уже несколько раз опаздывал на работу из-за моей сестры. Нормальные люди в таком случае переживают, как бы их не уволили. Но сама Руби всегда опаздывала на заправку «Камби», где работала. Она ела «М&М’s» прямо со стеллажа с конфетами, заливала в свою машину полный бак топлива, но ее не увольняли. Даже не думали об этом. Но опять же, в нашем городке никто не жил так, как Руби.
Раф, Ральф или Рэй мучительно размышлял. Потом он увидел, что я наблюдаю за ними.
Тогда мне было лет тринадцать, может быть, двенадцать. Он взглянул на меня и улыбнулся. Тут я поняла, что ради Руби он рискнет рабочим местом. Почти все парни в городе поступили бы точно так же.
– Хочешь чизкейк, Хлоя? – спросил он меня, потому что, если парень не хотел упустить свой шанс с Руби, ему следовало сначала понравиться ее младшей сестре.
Я сказала, что да, конечно, я хочу чизкейк, и обязательно с вишнями, и мы глазом не успели моргнуть, как он уже ехал на юг, к мосту Мид-Гудзон, чтобы успеть в «Вениро» (та самая кондитерская на Манхэттене, где, по его заверениям, продавали лучшие в штате чизкейки) до закрытия, а по выходным они закрывались в час ночи. Мы даже не дали ему денег на бензин, хотя Руби пожертвовала ему пять центов на оплату дорожной пошлины.
Честно говоря, я не знаю – да и плевать мне было, – уволили его на следующий день или нет.
Но как же легко было уговорить его. Он мог бы отказать Руби, даже героически попытался. Но в конце концов это оказалось ему не под силу. Буквально физически. И мне кажется, чизкейки ему не особо-то и нравились.
Однако мой отец обладал внутренней силой, какой не было у того парня. Или Руби утратила свою магию за те два года, что мы жили раздельно. Папа вышел из кабинета, бородатый, с большой головой и с таким видом, словно вся власть
– Итак, мы всё решили, – сказал папа. – Полагаю, Руби остается на ужин?
– О, нет, – ответила Руби. – Я остаюсь, но не на ужин. Я сижу на жидкой диете, ну, вы знаете, чтобы очистить желудок. Пью одни коктейли, фруктовые или молочные. Но мне не хочется создавать вам лишние проблемы и ставить за блендер.
Она вежливо кивнула мужчине, который приходился мне отцом, хоть и бросил меня, когда я еще даже не умела ходить, потом вежливо кивнула женщине, которая вышла замуж за мужчину, приходящегося мне отцом, а затем потянула меня за рукав из подвала, чтобы убраться от них обоих ко всем чертям.
Я могла бы догадаться, что рано или поздно она приедет за мной. Мне следовало ждать. Руби была импульсивной. Это было вполне в ее духе: выйти к почтовому ящику у калитки, надев лишь резиновые сапоги, толстовку на летнюю комбинацию с пятном от джема на кружевном подоле, а потом вдруг оказаться в другом штате, в часах езды от дома, и заявить моему отцу, что хочет получить надо мной опеку.
Понятия не имею, что такого случилось по дороге к почтовому ящику, из-за чего она решила, что хочет немедленно вернуть меня. Руби ничего мне не сказала. Но, должно быть, произошло нечто очень важное, иначе она абсолютно точно надела бы поверх комбинации платье.
Только вот когда Руби что-то решала, в ее голове это становилось реальным, у этого вырастали ноги. Она могла написать на бумаге цвет моего нижнего белья, которое я надену завтра, сложить записку в несколько раз и спрятать ее в носке своего ботинка, и потом оно действительно каким-то немыслимым образом оказывалось красным, даже если я рылась в своем ящике наугад, даже если выбирала белье, которое не надевала сто лет. Как будто просто написав название цвета, она повелела ему оказаться на моем теле.
– Что сказал отец? – спросила я.
Мы пришли в фургон, чтобы поболтать наедине, и забрались на кровать, расположенную в отделении над рулем, хотя там было очень сыро.
– Он сказал, что ты должна ходить в школу, – сморщив нос, ответила Руби.
Она прижала ладонь к стеклу маленького окошка, выходящего в сад моей мачехи, и снаружи к нему тут же подлетел шмель, но мигом упорхнул прочь. Сестра постучала по окошку, но он больше не возвращался, даже близко не подлетел.
– Мне нужно ходить в школу, – сказала я, – еще чуть больше трех недель.
– Он сказал, у тебя выпускные экзамены, и если ты не явишься на них, или провалишь, или еще что-нибудь, то тебе придется заново учиться в десятом классе. – Она повернулась, чтобы посмотреть на меня. – У тебя больше нет челки.
– Она отросла где-то год назад, – произнесла я тихим голосом, потому что не злилась. Я думала, что вот в этот самый миг она видела меня без челки впервые за столько лет и что я все время представляла себе это, гадая, понравлюсь ли ей.
– Я могу снова подстричь тебе челку, если хочешь.