Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале
Шрифт:
— Тут же вскоре, — сказала Беверли, — с парнем, сидевшим передо мной, случился эпилептический припадок. С пеной на губах грянулся он в грязь, извиваясь в конвульсиях, а я, держа его за голову и запихивая ему в рот носовой платок, чтобы язык не откусил, все следила, не мелькнут ли алые Эстеровы туфельки среди мельтешивших вокруг вонючих замызганных ног.
— Через час, — сказала Беверли, — перенервничав до того, что последние свои волосы готова была рвать, отправилась я искать ее по всему откосу — в окружении невероятного множества носилок, словно после разгона
— Со всех сторон, — сказала Беверли, — шли с носилками на пункты первой помощи, потому что потасовка у эстрады еще не прекратилась. А гитаристы Мика Джеггера наяривали меж тем: «Зачем мы согласились» — с таким одушевлением, что звукоусилители чуть не посрывались с мест и складные ножи в карманах стали сами раскрываться даже у тридцатилетних перестарков.
— Опустился вечер, — сказала Беверли, — стемнело, и в этой исполосованной прожекторами ночи пропала всякая надежда отыскать среди трехсот тысяч одного, сияй он даже как ангел с огненным мечом.
— Да и обыкновенных больных было, конечно, предостаточно, — сказала Беверли, — кроме всех этих неудачно вознесшихся и падших, потому что перебрали или недоброкачественной и поддельной манны объелись, которая ударила им в голову, и с копыт долой.
— Кто в коматозное состояние впал, оставшись без инсулина, — сказала Беверли, — кто, нанюхавшись, сел за руль и разбился, угодив в кювет. У кого солнечный удар, кого с аппендицитом унесли или с воспалением легких, с переломом ребер, с травмой черепа или инфекционной желтухой. Были и роды, в том числе преждевременные; одним словом…
— Я знала, что зря хожу, здравому смыслу вопреки, — сказала Беверли, — что нечего и думать ее найти, разве сам дух святой за ручку поведет. И все твердила себе: ну что ты мечешься, курица безголовая, остановись!.. — но бродила и бродила, долго еще после того, как последняя рок-группа покинула сцену и все фонари погасли, только дождевые лужи, слабо отсвечивая, отражали мои башмаки. «Может, еще удастся спасти, лишь бы вовремя захватить», — думала я.
— Вы случайно не видели Эстер, спросила я Мануэля, — сказала Беверли.
— И вы тоже? Вся Америка разыскивает Эстер, — сказал Мануэль Эстебан Хесус де Альвейро-и-Фуэнте.
— И я тоже? А кто еще? — спросила Беверли.
Мануэль обратил к ней свое утонувшее в русой бороде расстроенное лицо.
— Холод собачий, бедняжка Беверли, — сказал он. — Собачий холод. И палатка протекает. Нет у вас чем-нибудь укрыться?
— Нет, — сказала Беверли.
— О ней меня сегодня уже расспрашивали, — сказал Мануэль.
— Йожеф, наверно? — сказала Беверли.
— Кто из вас, собственно, ее потерял, бедняжка Беверли? — спросил Мануэль. — Он или вы?
— Да что вы все спрашиваете, перо вам под хвост, — сказала Беверли.
—
— Да в чем дело, чего вы от меня хотите? — спросила Беверли.
— Дама, упомянутая вами, одна вызывает интерес больший, чем целый публичный дом первого разряда, — сказал Мануэль. — Дали бы ей лучше и вы под зад коленкой, бедняжка Беверли.
— И я? А кто еще дал?
— Еще дал бы я. В принципе, конечно, — сказал Мануэль. — Если задницу подставит. Но, к сожалению…
— Послушайте-ка, Мануэль, — сказала Беверли, — а какого, собственно, черта занесло вас сюда, в эту монтанскую грязь, чего вам нужно тут с этой вашей улыбчатой солнечной бородой?
— Чего мне нужно, бедняжка Беверли? — сказал Мануэль. — Того же, чего и вам.
— Мне ровным счетом ничего, — сказала Беверли. — Кроме одной Эстер.
— И мне она нужна, бедная моя Беверли, — сказал Мануэль, — и я тоже импотент. Потому и хочется мне, если подставит, в задницу ее пнуть. И вам то же самое советую, бедняжка Беверли, вместо всякой там гомеопатии.
— А я бы петлю вам посоветовала, бедняжка Мануэль, — сказала Беверли, — раз уж вы ничего лучшего не находите.
— Что же, половине Монтаны прикажете удавиться? — спросил Мануэль Эстебан Хесус де Альвейро-и-Фуэнте с нескрываемым удивлением. — Ведь мы, кто сюда притопали, все это одурманенное, оборавшееся сборище, включая вас, — все мы тут импотенты, присмотритесь-ка хорошенько. И пусть вас не вводит в заблуждение, что в каждой луже вы натыкаетесь на сладострастно пыхтящую парочку, которая разбрызгивает грязь далеко вокруг. Все это копуляция; за неимением лучшего только копуляция.
— Короче говоря, вы не видели Эстер? — спросила Беверли.
— И далее, что я вам бы посоветовал, — сказал Мануэль, — не носитесь вы с этими вашими навязчивыми идеями, бедная Беверли. Не ищите Эстер, никакой Эстер тут нет. Ни для меня, ни для вас.
— А для Монтаны? Тоже нет? — спросила Беверли. — Перо вам под хвост, бедный Мануэль. Если не всю руку, то палец она уже Монтане отдала.
— Не думаю, — сказал Мануэль.
— Почему я ее и ищу, — сказала Беверли. — Чтобы остановить, чтобы не дала сожрать себя целиком.
— Ах, вот как, — осклабился Мануэль. — Скажите пожалуйста! Никогда бы не подумал. Еще, значит, случай импотенции. Нашего с вами полку прибыло, прекрасно, прекрасно. Лучше все-таки, значит, под нож, чем ножом, а, бедная моя Беверли?
— Иной альтернативы, по-вашему, нет, дон Мануэль Эстебан Хесус де Альвейро-и-Фуэнте? — спросила Беверли.
— Нет, — сказал вышепоименованный дон, а проще Мануэль. — Да вы сами поглядите, кто здесь мается, на этом проклятом холодище, в разливанном море грязи. Одни только жертвы — и вполне их достойные убийцы.