Воображаемый репортаж об одном американском поп-фестивале

Дери Тибор

— Короче говоря, вы не видели Эстер? — спросила Беверли.

— Как же не видел, — сказал Мануэль. — Видел. Последний раз года три назад, а то и все четыре. Думал переспать с ней, но она не захотела.

— Даже с вами? — сказала Беверли. — Что же это она.

— Наверно, почувствовала во мне импотента, — сказал Мануэль. — Одним словом, она теперь тоже?.. Ну, это просто оборжаться, не обижайтесь, бедная моя Беверли.

— Вы случайно не видели Эстер? — спросила Беверли.

— О, Беверли, и вы здесь, воскликнул Рене, — сказала Беверли. —

Сколько славных людей на таком пятачке, сказал он, распречудесно. Подсаживайтесь к нам, сказал он, и поболтаем.

— Вы случайно не видели Эстер? — спросила Беверли.

— Я вас обожаю, Беверли, — сказал Рене. — Подойдите поближе, дайте в лысину вас чмокну.

— Уже светало, — сказала Беверли, — когда луч моего карманного фонарика упал на его бородатое лицо Христа. С блаженно-отрешенным видом сидел он с целой компанией на узенькой скамейке у палатки, спиной подпирая брезент, ублаготворясь всем, чем только можно ублаготвориться.

— Устала я смертельно, — сказала Беверли, — устала от долгого ночного шлепанья по грязи, а еще больше из-за бессмысленности своей затеи, — от сознания, что вряд ли вообще найду Эстер в трехсоттысячной толпе, безразлично даже, успею или нет: с этой вероятностью я почти уже как-то примирилась. Страшно мне стало только позже, постепенно, сама не знаю отчего.

— С опухшими, разболевшимися ногами присела я рядом с Рене, — г сказала Беверли. — Хорошо, хоть дождь унялся, по долине там и сям разжигали костры, сон не брал этих дуроломов из-за всего пережитого, да и холодно было в подымавшемся снизу тумане.

— Вы случайно не видели Эстер, спросила я Рене, — сказала Беверли.

— Кого не видел? — спросил Рене.

— Эстер, ответила я, — сказала Беверли.

— Но ведь ее не вы, по-моему, ищете, — сказал Рене.

— Не я? А кто же? — спросила Беверли. — Кто же тогда, чтоб вас совсем!

— Не знаю я, — сказал Рене. — Ищут. Все вместе и каждый в отдельности.

— Да объясните вы толком, чудак вы несчастный, — сказала Беверли. — Кто ищет?

— Только не вы, старушка, — сказал Рене, — только не вы.

— А кто же? — спросила Беверли.

— Йожеф, вот кто, — сказал Рене, — вот кто, моя старушка. И сам я тоже ищу.

— Ничего путного от него нельзя было добиться, — сказала Беверли, — полная безнадега. Его бедный, упившийся всей мыслимой благодатью умишко только пукал да мочился от переполнения. Я хотела было уже встать…

— Хотя когда-то, — сказал Рене, — когда-то…

— Что «когда-то»? — спросила Беверли.

— Когда-то каждый ее шаг был мне известен, — сказал Рене, — каждый шаг ее божественно стройных ножек по этой гнусной земле…

— О ком вы? — спросила Беверли.

— О той, кого ищу, — сказал Рене. — Ищу тщетно, ибо упорхнула. Но когда-то…

— Да когда? — спросила Беверли. — Когда «когда-то»? Нельзя ли повразумительней.

— Не могу повразумительней, моя обожаемая Беверли, — сказал Рене, — да и как вас вразумишь. Когда-то…

— Когда? — спросила Беверли.

— Не

знаю, — сказал Рене. — Года три тому назад… или лет тринадцать. Не знаю… Тогда часа не проходило, чтобы я не прислушивался к ее дыханию, к биенью ее сердца перед сном и после пробуждения. Каждый мой день скрашивало сознание, что я и следующим утром ее увижу и смогу когда угодно заключить в объятия. И вот, едва мы поженились и съехались вместе…

— Что? Поженились? — сказала Беверли. — Вы с Эстер? Когда это было? Эстер была вашей женой? Почему же я ничего об этом не знаю?

— Не знаю, когда все это случилось, — сказал Рене.

— Как это не знаете? — сказала Беверли. — Не знаете, когда поженились?

— Не знаю, — сказал Рене. — Не знаю, как все это случилось. Возможно, просто в моем воображении.

— В воображении? — сказала Беверли.

— Возможно, — сказал Рене, — вполне возможно, только в воображении. Вот почему я и сковырнулся, старушка.

— Кретин, — сказала Беверли. — Неужели вы не можете толком объяснить?

— Нет, — сказал Рене. — Хотел бы, да не могу. Она и знать меня, по-моему, не желала, напрасно бегал я за ней не помню уж сколько лет. Каждую ночь в постель ее с собой укладывал, но она знать меня не хотела.

— В воображении укладывали? — спросила Беверли.

— Наверно, — сказал Рене. — Наверно, в воображении.

— Мимо, хлеща грязью, — сказала Беверли, — пробултыхал грузовик, полный поющих и ликующих, вплотную за ним еще два. Видимо, только прибыли — с опозданием, но еще как раз, чтобы насладиться comme il faut^[24] заключительным днем. Пока, слава богу, крепкие, здоровые, вполне в силах ухайдакать еще нескольких таких, но до поры до времени только пели, надрывали глотки, хоть уши затыкай. И в довершение всего опять полил дождь.

— Рене, милый, да послушайте же, — сказала Беверли. — Можете вы мне ответить: здесь, в Монтане, вы ее видели? Здесь, теперь? Вы поняли меня?

— Но вместо ответа, — сказала Беверли, — он, разразясь плачем, сполз вдруг со скамейки наземь с беспомощно запрокинутой головой. Зрелище довольно неприглядное: в слезах и соплях, в голос рыдает и стонет. Двое подняли его, отвели в палатку.

— Не могу ли я вам пособить, madame, — сказала Марианна. — Вчера мне довелось присутствовать при встрече упомянутой вами дамы с нашим бедным другом Рене, avec notre pauvre ami Rene.

— При встрече? — спросила Беверли. — У них было назначено свидание?

— Успокойтесь, madame, — сказала Марианна, кротко улыбаясь, — они встретились случайно. Дама окликнула нашего друга Рене, и они всего несколькими словами обменялись.

— Ага, понятно, — сказала Беверли. — Значит, это рано утром было, я еще в автобусе спала.

— Да, точно, — сказала Беверли, — я дрыхла еще в автобусе.

— Не можете вы объяснить, где это? — спросила Беверли.

— Сами вы не найдете, — сказала Марианна, — но я вас охотно провожу. Тем более что мне уже приходилось…