Вопреки опасениям
Шрифт:
Мне даже стоять с ним рядом было противно, и я демонстративно отвернулся. Благо Серега сразу смекнул, в чем дело и кем является этот неблагополучный мужчина, поэтому и взял на себя ответственность прояснить ситуацию. В первые минуты отчим Алмаза брыкался и хотел броситься в палату к пасынку, отчего я уже готов был перегородить ему путь, но после сдержанной просьбы Сереги выйти на улицу и поговорить, его пыл слегка поубавился.
Я облегченно выдохнул, только когда они покинули этаж под ритмичные удары моего бешено колотящегося сердца.
По моему настоянию Алмаза перевели в одиночную
Взять того же Андреа — для него жизнь потеряла смысл, он страдал в одиночестве, даже не пытаясь что-то изменить. Ему было тяжело начинать все с нуля, трудно без поддержки друга, которого он потерял, мучительно больно было, когда он понял, что все бросили его одного.
Но он сам выбрал такую судьбу, сам же оттолкнул всех близких, друзей, брата, сам поставил крест на своем будущем, убедив себя, что его творчество никому не интересно. Он сам загнал себя в ловушку, выстроив в голове какие-то невидимые преграды на пути к успеху, которого он уже достиг однажды.
Перед ним открывались такие перспективы, а он все разрушил из-за своей неуверенности. А чья это вина? Многим не достается и сотой доли того, чем он обладал те годы, живя за границей. Ему повезло, что его картины увидели свет, повезло завести знакомство с талантливыми людьми, которые и помогли ему продвинуться. Но он не ценил ничего из этого, поэтому так легко и сдался.
И едва не забрал с собой человека, у кого впереди еще столько радостных и приятных мгновений. И встретит он их с искренней благодарностью.
Ближе к полудню Серега убедил меня отправиться домой. Толку от нас все равно никакого не было, как бы я ни порывался увидеть Алмаза, медсестры наотрез отказывались меня пропускать. Мне оставалось лишь смириться и перестать биться головой о запертую дверь, причем в прямом смысле этого слова.
Но стоило только представить, что придется вернуться в пустой дом, где каждый угол напоминает об Алмазе, как желудок тотчас скрутило в болезненном спазме. Я даже согнулся пополам, медленно опускаясь на сидение обратно. До меня словно только в то мгновение дошло осознание, что его больше нет.
Конечно, Алмаз жив, и я не перестану благодарить Господа за его благосклонность, но, очнувшись от бессознательного состояния — если этот день вообще настанет, — он уже никогда не будет прежним Алмазом. Того парня, в которого я влюбился когда-то, мне не вернуть.
Поддавшись тревоге, я принял решение ехать в квартиру к отцу. Дома застал только Регину, которая вторую неделю ссылалась на простуду, лишь бы не посещать занятия в училище. Как бы мне ни хотелось поведать ей всю правду, в первые минуты я попросту не мог выдавить из себя ни слова. Сестра сразу заподозрила неладное.
Я опасался, что новость о плачевном состоянии Алмаза, о самоубийстве Андреа пошатнет ее психику, спровоцирует истерику, но девушка смотрела на меня таким умоляющим взглядом, наверняка подозревая самое худшее, что в конце концов я сдался.
Вымотанный, обессиленный, я не
Я так устал терять близких из года в год, устал бояться, что меня покинет кто-то еще. Сестренка одна из немногих, кто у меня остался, и я сделаю все от себя зависящее, чтобы ничто не смогло нас разлучить.
Поведать правду Грише оказалось гораздо сложнее, чем Регине или отцу. Я даже не удивился, когда он вдруг перестал выходить на связь после серьезного разговора в стенах больничного учреждения. Пару раз я раздумывал, стоит ли его беспокоить или дать время все осмыслить. И каждый раз палец зависал над экраном, я не решался нажать на «вызов», поэтому с тяжелым вздохом блокировал телефон. Мне ведь и сказать ему было нечего.
Гриша относился к Андреа несколько иначе, не как мы с Серегой. И после смерти Лешки он пытался всячески поддерживать друга даже на расстоянии, все чаще стал проявлять к нему явные признаки сочувствия. И пусть отношения между ними так и оставались прохладными, Гриша, по-видимому, чувствовал определенную ответственность за психическое состояние Андреа. А возможно даже, вину.
Мы с Серегой рассказали Грише все без утайки. Я видел, как побледнело его лицо после наших слов, он прижал ладонь ко рту, словно бы из последних сил сдерживал тошноту. Его взгляд метался от меня к Сереге и обратно, а мне лишь оставалось наблюдать за ним в ожидании неизбежного.
Помню дрожь пальцев, когда в голове возникла мысль, что, если друг станет выгораживать Андреа, начнет придумывать разные оправдания совершенному им преступлению, я любыми способами заставлю его замолчать. Несмотря на то, через что мы прошли вместе за эти годы, я бы не стал сдерживаться, потому что буквально находился на грани.
Но Гриша только молча качал головой, потрясенный услышанным, а после, не говоря ни слова, поднялся на ноги и побрел в сторону выхода. Грудь сдавило от боли, на миг я решил, что он собрался нас покинуть, не поддержав, не спросив даже, как у меня хватает сил справляться с этим кошмаром. Но вместо того, чтобы уйти, Гриша исчез за поворотом длинного коридора и вернулся лишь спустя минуты, которые показались мне вечностью.
Так мы и провели около часа в неловком молчании, каждый из нас не мог подобрать правильные слова. Да и что вообще можно было сказать?
Серега перестал меня утешать и повторять одни и те же фразы, которые уже теряли смысл. Он видел, что это нервирует меня сильнее страхов и гнетущих мыслей. А Гриша сидел рядом с отсутствующим выражением лица, вероятнее всего, прокручивая в голове недавние события и пытаясь понять, создавал ли Андреа впечатление убийцы с суицидальными наклонностями и тягой к самоповреждениям.
Я всегда считал его странным парнем, скрытным, с замашками психопата, что далеко не редкость среди талантливых художников, поэтов или писателей, но и представить себе не мог, что он способен на настоящее преступление. Неуверенный в себе парень, который, будучи подростком, и постоять за себя не мог, не стал бы нападать первым. Так мне казалось раньше.