Вопрос цены
Шрифт:
— После того как мне исполнилось десять, всё стало только хуже, — его голос дрожал от сдерживаемых эмоций, он будто загонял себя в угол воспоминаний, которые так долго пытался забыть. — Отец перестал сдерживаться. Он больше не делал вид, что всё под контролем, и не скрывал свои инстинкты. Он начал избивать и насиловать мать прямо передо мной… каждый раз. Он хотел, чтобы я это видел. Хотел, чтобы я понял его «уроки».
Олег замолчал на мгновение, его дыхание стало тяжелее, как будто вспышки ярости снова поглощали его.
— Он хотел, чтобы я стал таким, как он, —
Его лицо исказилось, и он внезапно зарычал, как дикий зверь, который столько лет был загнан в клетку. Это был не просто крик боли — это был крик человека, который всю жизнь сражался с тенью своего отца, с тем злом, которое нависло над ним с детства.
— Мне было тринадцать, когда он сказал, что я готов. И привел мне Мими.
— Мими была одной из тех женщин, которые иногда приходили к нам домой, — продолжил он, его голос стал тише, словно он рассказывал что-то, что предпочёл бы не вспоминать. — Он привёл её ко мне, сказал, что я должен стать «настоящим мужчиной». Это был его очередной «урок». Он смотрел на меня так, будто ждал, что я сделаю то, что он приказал. Что я стану таким, как он. Он хотел, чтобы я сломался тогда.
Олег замолчал, его дыхание стало рваным, и я чувствовала, как он борется с этими воспоминаниями.
— Но я не мог, Лив, — его голос задрожал, и я увидела в его глазах ту боль, которая никогда не оставляла его. — Я не смог. Я отказался. Я сказал, что не могу так поступить, что не буду. И тогда он… он избил меня так, как никогда прежде.
Я чувствовала, как холод пробежал по моей спине. Этот ужас, эта жестокость… Я не могла представить себе, что Олег пережил в тот момент.
— Он сказал, что я слабак, что я никогда не стану мужчиной, — продолжал Олег, его голос стал ледяным. — Что я недостоин быть его сыном.
— Тем вечером он выпил. Много, слишком много, Лив. И сказал, что раз я не смог со шлюшой, то он заставит меня….
Мне хотелось закричать, чтобы Олег замолчал. Заткнулся. Не говорил того, что должен сказать. Пришлось закусить губу до крови.
— Он… он хотел показать мне, что такое быть «мужчиной». Своими руками.
Олег замолчал, и тишина в комнате стала оглушающей. Я видела, как он с трудом сдерживает эмоции, как в его глазах отражается тот кошмар, который он пережил в тот вечер. Мне было так больно за него, что я не могла найти слов.
— Он привел сестру…. — слова упали как камень в воду.
— Он привязал меня к батарее, мать закрыл в ванной.
Нет, нет, нет….
— Он заставлял смотреть и слушать плач Риты и вой матери из ванной.
— Я рвался… — продолжил он тихо, почти шёпотом. — Я рвался так сильно, что разрезал себе руки, но сил у меня не хватило. Я был слишком слаб.
Моё сердце разрывалось от боли за него, за его сестру, за мать. Это был самый ужасный кошмар, который я могла себе представить. Внутри всё переворачивалось, и слёзы
— Когда он закончил, она еще дышала, Лив.
А я не могла дышать. То, что он описывал, выходило за пределы моего понимания. Я не могла представить себе этот кошмар.
— Он взял нож… и начал резать меня, — его голос задрожал, но он продолжал, как будто эти слова были единственным способом освободиться от боли. — Снова и снова. Каждый раз, когда я пытался освободиться, он просто смеялся и продолжал резать. Ему это доставляло удовольствие, Лив. Я был для него всего лишь ещё одной жертвой.
Я почувствовала, как моё сердце сжимается от боли за Олега, за всё, через что он прошёл. Этот человек прошёл через такой ад, который невозможно было себе представить.
— И эта боль… — продолжил он, — она освободила меня, Лив. Это сложно объяснить, еще сложнее — понять и принять. За завесой боли, когда в глазах у меня темнело и я почти потерял сознание, я вдруг понял, что другой, что никогда не стану таким, как он. Я не мог стать тем чудовищем, что стояло передо мной. Боль… невыносимая, нечеловеческая, особенно когда он резал мой живот, — он на мгновение замолчал, словно снова переживал тот момент, — она стала моим спасением. Эта боль, Лив, — продолжил он после короткой паузы, словно собираясь с мыслями, — она разделила мою жизнь на «до» и «после». Она стала той границей, за которую я никогда не хотел возвращаться. Когда всё внутри горело огнём, когда тело ломалось под его ударами и лезвием ножа, я понял, что больше не боюсь. Боль забрала у меня страх, а с ним — и его власть надо мной. Это было как освобождение, Лив, страшное, жестокое, но необходимое.
Я слушала его, не в силах найти слова. Олег, которого я знала как сильного, непоколебимого, стоял передо мной, открывая свою душу, раздираемую болью прошлого. Он пережил не только физическую пытку, но и пытку своего духа, и в этой бездне нашёл своё спасение.
— Я понял, что не сломаюсь, — сказал он, его голос стал твёрже, но в нём звучала глубокая, обжигающая ярость. — Что, несмотря на всё, что он сделал со мной и моей семьёй, я не стану таким, как он. Эта боль напомнила мне, кто я есть на самом деле. И если я смог пережить его пытки, не став таким как он, значит у нас нет родства. Никакого.
— Мать выбралась из ванной, сломав двери. Кричала, выла… она тоже перестала быть человеком. Я уже терял сознание, — продолжил он тихо. — Но даже тогда знал, что нас слышали. Что люди за стенами знают, что происходит, но никто не придет. Никакой помощи не будет. И она это тоже понимала.
Его голос дрожал, и я почувствовала, как моё сердце сжалось от того, что он собирался сказать дальше.
— Она сделала то единственное, что могла сделать, чтобы привлечь внимание, — слова Олега пронзали меня, как лезвия, и с каждой новой деталью его воспоминаний я чувствовала, как моё сердце сжимается от боли за него. Всё, что он рассказывал, было невыносимо тяжёлым, но он продолжал, несмотря на дрожь в голосе.