Вопрос Финклера
Шрифт:
Финклер пожал плечами в знак того, что и сам толком не знает пределов своим интересам.
— Могу я рассчитывать на небольшую экскурсию? — спросил он. — Или вы слишком заняты?
Она взглянула на часы:
— Разве что минут на десять. Но обещайте не воспринимать увиденное с таким сарказмом, как в прошлый раз, когда мы затронули эту тему. Еще раз напоминаю: это не музей холокоста.
Он улыбнулся, и Хепзиба отметила про себя, что он не так уж несимпатичен.
— А хоть бы и холокоста, — сказал он.
Когда Треслав сказал Хепзибе, что Финклер выглядит одиноким, он не стал уточнять,
Треслав ответил: «откуда ты знаешь что он шел снимать блядей?»
Альфредо потребовалось два дня, чтобы снизойти до пояснения: «у него язык свисал до пупа».
Треслав набрал текст: «ты не мой сын», но не отправил это послание. Он не хотел давать Альфредо повод пройтись насчет его отцовской состоятельности.
Что касается Финклера — оставляя в стороне подозрения, — то Треславу было его очень жаль, если низменные инсинуации Альфредо имели под собой основания, и жаль вдвойне, если они не соответствовали истине. Так или иначе, Финклер выглядел несчастным человеком, оставшимся без домашнего тепла, к которому хочется возвращаться, и без жены, о которой нужно заботиться.
Это воистину тяжко — потерять женщину, которую ты любил.
— Я думаю, это всего лишь твои фантазии, — сказал Либор.
Треслав пригласил его полакомиться сэндвичами с солониной в заново открывшемся «Нош-баре» [116] на Уиндмилл-стрит. Много лет назад Либор приводил сюда Треслава и Финклера в процессе приобщения юнцов к тайным прелестям лондонской жизни. В ту пору сэндвич с солониной в Сохо символизировал для Треслава проникновение в запретный мир космополитического обжорства и разврата. У него возникало такое чувство, будто они перенеслись в эпоху заката Римской империи, пусть даже сэндвичи с солониной и не входили в меню древнеримских чревоугодников. А сейчас Треслав задумывался уже о другом: что, если это закат его собственной жизни?
116
Эта закусочная была одной из достопримечательностей лондонского района Сохо со времени ее открытия в 1944 г. В конце 1980-х гг. «Нош-бар» закрылся и возобновил работу только в 2009 г., но ненадолго — до сентября 2010 г.
Для Либора такой вопрос был куда более уместен. Старик тщательно отделял куски засоленной говядины от ломтей ржаного хлеба, который плохо переваривался его желудком, а отделив, потом так и не попробовал мясо. Он не попросил горчицы. Он отказался от маринованных огурчиков.
Он теперь уже не ел, а только перекладывал пищу с места на место.
В былые годы он бы ежеминутно поглядывал в окно, на дефилирующих по улице живописных представителей богемы. Сейчас он смотрел на все как сквозь закрытые веки. «Похоже, я зря привел его сюда», — подумал Треслав.
Но эта встреча, если честно, задумывалась им не ради Либора и ностальгических воспоминаний. Она была в первую очередь нужна самому Треславу.
— С какой стати мне фантазировать? — спросил он. — Я счастлив. Я влюблен. И, как мне кажется,
— Оттуда же, откуда всегда, — сказал Либор.
— Это слишком чешская мысль, чтобы я уловил ее с ходу. Ты можешь пояснить?
— Все наши страхи приходят оттуда, где таится ожидание конца времен.
— Это еще более по-чешски. Я вовсе не ожидаю конца времен.
Либор улыбнулся и накрыл его руку дрожащей старческой ладонью. Это движение, исключая старческую дрожь, напомнило ему аналогичный жест Хепзибы. Почему все норовят похлопать или погладить его по руке?
— Друг мой, все эти годы, сколько я тебя знаю, ты ожидаешь конца времен. Ты готовишься к нему всю жизнь. И Малки заметила это в тебе уже при первом знакомстве. Она сказала, что тебе не нужно даже слушать Шуберта, поскольку ты и без того вполне созрел.
— Созрел для чего?
— Для прыжка в пламя. Разве не это подразумевается переездом к моей племяннице и чтением Маймонида?
— Я как-то не ассоциирую Хепзибу с пламенем.
— Неужели? Тогда о чем ты так тревожишься? Я думаю, ты получаешь то, зачем ты туда явился, — полный еврейский гешефт. Если ты считаешь, что от этого недалеко до катастрофы, я не стану утверждать, что ты не прав.
Он хотел было сказать: «Все это чушь, Либор». Но если ты вытащил старика из дому и угостил сэндвичем с солониной, который он не в состоянии переварить, не след говорить ему, что он несет чушь.
— Я не согласен с таким взглядом на ситуацию, — сказал он по возможности обтекаемо.
Либор пожал плечами. Нет так нет. У него уже не было сил спорить. Но он видел, что Треслав ждет продолжения.
— Грехопадение, потоп, Содом и Гоморра, Страшный суд, Масада, [117] Освенцим… взгляни на еврея — и увидишь Армагеддон, — сказал он. — Мы рассказываем занятные истории о Сотворении, но разрушать нам удается еще лучше, чем творить. Мы находимся в начале конца времен. И всех ожидает расплата за соучастие. Одни мечтают поскорее сбросить нас в пламя, другие готовы лететь туда вместе с нами. Либо так, либо этак. Ты, судя по всему, склоняешься ко второму варианту.
117
Древняя крепость на вершине скалы близ Мертвого моря. Во время Иудейской войны 66–73 гг. Масада была последним оплотом евреев, восставших против римских властей. Когда падение крепости стало неминуемым, ее защитники совершили коллективное самоубийство.
— Ты говоришь совсем как твоя правнучатая племянница.
— Ничего удивительного. Мы же одна семья как-никак.
— А тебе не кажется, что такой подход отдает национальным эгоцентризмом, как сказал бы Сэм? Выходит, либо так, либо этак, но все равно без евреев никак.
Либор отодвинул в сторону свою тарелку и сказал:
— Выходит, никак.
Треслав посмотрел в окно. На противоположной стороне узкой улицы страхолюдная толстуха в мини-юбочке пыталась завлечь проходящих мужчин в заведение столь сомнительное, что войти туда решился бы только законченный отморозок или псих. Толстуха заметила Треслава в окне напротив и поманила его рукой. «Тащи сюда и своего приятеля, — говорил этот жест. — И свой сэндвич с солониной тащи до кучи». Треслав поспешил отвернуться.