Вопрос и ответ
Шрифт:
Вот и весь Нью-Прентисстаун.
Приют для трех тысяч трехсот людей, которые попрятались по домам и сидят тихо как мышки. Словно их и нет вовсе.
Ни один не отважился поднять руку, чтобы попытаться спастись от наступающего врага. Они понадеялись, что чудовище их не сожрет, если они будут смирными и слабыми.
Вот куда мы бежали столько дней…
Я замечаю на площади какое-то движение, мелькнувшую тень — но это лишь собака. Домой, домой, домой,разбираю я едва слышный Шум. Домой,
Собакам неведомы людские заботы.
Собаки могут быть довольны жизнью даже в самые скверные времена.
Минуту я пытаюсь восстановить дыхание, проглотить слезы и ком в горле.
Не думать о своем псе.
А когда я снова поднимаю глаза, то вижу вовсе не собаку.
Он едва держит голову и идет через площадь рядом со своей лошадью, копыта цокают по мостовой, а когда он подходит ближе, даже сквозь громоподобный гул, исходящий от мэра Леджера, — не знаю, как я севодня буду спать, — я различаю это.
Шум.
В тишине затаившегося города разносится его Шум.
И он, несомненно, слышит мой.
Тодд Хьюитт? — думает он.
Чувствую: его лицо расползается в улыбке.
Я тут нашел одну вещицу, Тодд,громко думает он, поднимая голову к башне. Твою Вещицу.
Я ничего не говорю. И ни о чем не думаю.
Молча смотрю, как он тянется за спину, достает что-то и протягивает вверх.
Даже отсюдова, даже при свете лун, я понимаю, что это.
Дневник моей ма.
У Дейви Прентисса — дневник моей ма.
2
НОГА НА ШЕЕ
Наступило следующее утро, и у подножия колокольной башни быстро и шумно возвели дощатую сцену с микрофоном. Постепенно к ней подтягиваются мужчины Нью-Прентисстауна.
— Что происходит? — спрашиваю я, выглядывая наружу.
— А ты как думаешь? — говорит мэр Леджер, сидя в своем темном углу и растирая виски. Его раскаленный металлический Шум визжит, точно бензопила. — Будут знакомиться с новым вожаком.
Мужчины почти ничего не говорят, лица у них бледные и мрачные, но мыслей, конечно, не угадаешь — без Шума-то! Впрочем, выглядят они опрятнее, чем жители моего родного города: волосы подстрижены, подбородки гладко выбриты, да и одежда получше. Многие из них круглы и румяны, как мэр Леджер.
Хейвен, видать, был славным местечком. Людям тут не приходилось гнуть спины каждый день, чтобы выжить.
Может, это их и размягчило.
Мэр Леджер фыркает, услышав мои мысли, но ничего не говорит.
По периметру площади выстраиваются люди мэра Прентисса с винтовками наперевес — они будут поддерживать порядок. Я вижу мистера Тейта, мистера Моргана и мистера О’Хару — мужчин, с которыми я рос, которых видел каждый день и считал простыми фермерами.
Дейви Прентисса нигде не видно, и мой Шум при мысли о нем опять начинает клокотать.
Видимо, придя в себя, он спустился в долину той же дорогой и случайно нашел по пути мой рюкзак. Внутри оказались только тряпки и книжка.
Дневник моей ма.
Слова, которые она писала спецально для меня.
Писала, когда я родился. Перед самой смертью.
Перед тем, как ее убили.
Мой ненаглядный сын… клянусь, ты своими глазами увидишь, как жизнь в нашем мире наладится.
Эти слова читала мне Виола, потомушто я сам не мог…
А теперь они у гаденыша Дейви Прентисса…
— Очень тебя прошу, — цедит мэр Леджер сквозь стиснутые зубы, — будь так любезен, хотя бы попытайся…
Он умолкает и виновато глядит на меня.
— Прости, — повторят он уже в миллионный раз после того, как мистер Коллинз принес нам завтрак.
Не успев и слова вымолвить, я внезапно ощущаю ужасную боль в сердце, такую невыносимую печаль, что от неожиданности охаю.
И снова смотрю в окно.
На площадь выходят женщины Нью-Прентисстауна.
Они идут группками, держась на расстоянии от мужчин — ближе не пускают конники мэра Прентисса.
Я чувствую их тишину так же ясно, как не чувствую Шума мужчин. Она похожа на огромную боль утраты, и группки женщин на дороге — словно островки невыразимой печали в общем мирском шуме. Я вытираю глаза и прижимаюсь к стенке, пытаясь рассмотреть каждую из идущих.
Пытаясь увидеть ее.
Но ее там нет.
Ее нет.
Они похожи на мужчин: большинство одеты в рабочие брюки и рубашки разного фасона, на некоторых длинные юбки, почти все выглядят опрятными и сытыми. Прически у всех разные: короткие и длинные стрижки, косы, хвосты, а блондинок среди них куда меньше, чем я видел в Шуме прентисстаунцев.
А еще многие из них шагают по улице со скрещенными на груди руками… и с подозрением на лице.
Гнева на этих лицах намного больше, чем на мужских.
— Хоть кто-нибудь пытался вам возражать? — спрашиваю я мэра Леджера. — Хоть один человек?
— У нас димакратия, Тодд, — вздыхает он. — Ты знаешь, что это значит?
— Понятия не имею, — отвечаю я, все еще глядя вниз и не находя искомого.
— Это значит, что к мнению меньшинства прислушиваются, — поясняет мэр, — но решает все мнение большинства.
Я смотрю на него:
— То есть все эти люди захотели сдаться?
— Президент сделал предложениеГородскому совету, членов которого избрал народ, — говорит мэр Леджер, трогая разбитую губу, — что город останется невредим, если мы сдадимся.