Вопрос на десять баллов
Шрифт:
Говорят, что личные качества человека совпадают с его политическими убеждениями, и в случае с Ребеккой Эпштейн это правило еще раз подтверждается: поцелуи у нее такие же радикальные, решительные и бескомпромиссные, как и ее политика. Я лежу на спине, а Ребекка вдавливает мою голову в подушку, царапая мои передние зубы своими, но я твердо настроен не упасть лицом в грязь, поэтому тоже тру ее зубы своими – так мы скоро останемся без эмали на зубах, это всего лишь вопрос времени. Сочетание выпивки и угарного газа от калорифера вскружило мне голову, даже заставило немного паниковать, но все равно это весело – как будто ты
– Ну как, нормально? – спрашивает она. Теперь у Ребекки помада размазана по всему лицу, словно она ела малину.
– Отлично, – говорю я, и она снова бросается на меня.
У ее губ вкус пивных дрожжей и «Золотой Виргинии», и они пахнут маслянистой помадой. Меня со своей стороны не может не беспокоить тот факт, что недавно я ел рис карри. Может, мне сделать вид, что нужно в туалет, а самому сбегать почистить зубы? Но тогда она поймет, что я почистил зубы из-за нее, а мне не хочется показаться конформистом. Может ли быть несвежее дыхание нонконформистским? Возможно, нет, но если я почищу зубы, она может понять это так, что я хочу, чтобы и она почистила зубы, а я этого вовсе не хочу. На самом деле мне вполне нравится вкус табака, это ощущение курения через посредника. Лучше просто продолжать. Но куда двигаться дальше? Подобно фокуснику, я пытаюсь нашарить под одеждой Ребекки ее спину, но когда я пробую засунуть руку под пиджак, то обнаруживаю, что тот затянут поясом, и двинуться дальше мешает плотно сидящий под пиджаком джемпер. Приходится идти окружным путем, через вырез на джемпере. Я чуть не вывихнул плечо, изгибая руку под прямым углом, как самые способные карманники мира, но мне удается пробиться. Лифчик у Ребекки черный, кружевной и подбит поролоном, что немного удивляет меня, и я на мгновение задумываюсь о политике этого лифчика. Почему он с поролоном? Это ведь слегка нехарактерно для Ребекки. Почему она, как и все остальные, чувствует необходимость соответствовать общепринятым, придуманным мужчинами представлениям о женственности? Почему она обязана придавать своему телу общепринятый «сексуальный» вид, которого не может добиться в реальной жизни ни одна женщина, за исключением разве что Алисы Харбинсон.
Неожиданно Ребекка прерывает поцелуи, и я уже ожидаю от нее вопроса относительно того, что я, черт побери, собираюсь делать, но вместо этого она шепчет:
– Брайан?
– Что?
– Мне кое-что нужно сказать тебе. Я не шутила, когда говорила, что у меня особенный день…
– Вот и прекрасно. У меня тоже такой день…
Ребекка озадаченно смотрит на меня:
– Брайан, ни за что бы о тебе такого не подумала.
– О да, поверь мне. Я как раз думал, что сегодня будет скукотища, потом понял – сегодня особенный день…
– Так у тебя тоже месячные! – хмурится Ребекка.
– Что? А, я понял. Извини, естественно, нет. Я-то думал, что день у тебя особенный, потому что мы с тобой… ну…
– Что?
– Оказались в одной постели.
– И что дальше?
Я на секунду запинаюсь.
– Есть же такое выражение… – без всякой надежды говорю я, но моя рука уже покинула лифчик Ребекки, чтобы никогда туда не вернуться. Ребекка поднимается, поправляет колготки, и я понимаю, что снова все просрал.
– Возможно, все это, в конце концов, не такая уж и хорошая идея.
– Честно говоря,
– А это еще как понимать?
– Мне твои месячные по фиг.
– Ой, как я рада, что ты не возражаешь, Джексон. Как ни крути, я насчет этого сделать ни хрена не могу, правда?
– Извини, но я просто не знаю, что еще я могу сказать.
– Готова поспорить, что у Алисы Харбинсон никогда не бывает месячных…
– Что?
– Она, наверное, платит какой-нибудь подружке, чтобы у той были месячные вместо нее…
– Подожди, а при чем здесь Алиса Харбинсон?
– Ни при чем! – Ребекка поворачивается, и мне кажется, что она вот-вот снова вопьется в меня, но ее губы растягиваются в улыбку, ну, в полуулыбку. – Сотри-ка помаду с лица. Ты похож на клоуна…
Я вытираю рот уголком одеяла и слышу, как она шепчет:
– Да ты и есть долбаный клоун.
– А сейчас я что натворил?
– Сам знаешь что.
– Эй, да ты сама начала!
– Что начала?
– Говорить об этой, об Алисе.
– Боже мой, Джексон…
– Я заговорил о ней только потому, что о ней заговорила ты…
– Но ты ведь думаешь о ней, правда?
– Неправда! Не думаю я о ней! – возмущаюсь я.
Но я о ней думаю. Ребекка смотрит мне в глаза ровно столько, сколько нужно, чтобы убедиться в этом, затем отводит взгляд.
– Как это глупо, – спокойно говорит она, протирая глаза ладонями. – Что-то я поднабралась немного. Пойду я, наверное.
Раньше я в этом не был уверен, а теперь точно не хочу отпускать ее, поэтому подползаю к ней и пытаюсь снова поцеловать ее. Она отворачивается.
– Почему ты уходишь?
– Не знаю… Я не знаю, что на меня нашло. Мы можем это все забыть?
– Хорошо. Ладно. О’кей. Я бы не хотел, чтобы ты уходила, но раз ты так хочешь…
– Да, я так думаю. Думаю, мне пора идти.
Она поднимается, запахивает полы пиджака и направляется к двери, оставив меня в раздумьях: что я делал все это время. Помимо банального полнейшего безрассудства. Я выхожу вслед за Ребеккой в коридор, где она с трудом протискивается сквозь скопление велосипедов.
– Ну вот, посмотри – теперь порвала эти чертовы колготки…
– Дай я хоть домой тебя провожу.
– Спасибо, не надо.
– Мне не трудно…
– Да я сама…
– Тебе не стоит возвращаться одной…
– Я в порядке…
– Нет же, я настаиваю…
Тут Ребекка резко разворачивается и, тыкая в меня пальцем, отрубает:
– А я настаиваю, чтобы ты не шел, понятно?
Мы оба поражены резкостью этого высказывания: кажется, я даже сделал шаг назад. Мы смотрим друг на друга, пытаясь понять, что происходит, затем Ребекка говорит:
– Кроме того, тебе надо лечь. У тебя сегодня критический день, помнишь? – Она открывает дверь. – Давай больше не будем об этом вспоминать, ладно? И никому об этом не рассказывай, хорошо? Особенно этой Алиске-блин-Харбинсон. Обещаешь?
– Конечно же, я никому не скажу. Зачем мне говорить Алисе…
Но Ребекка уже на полпути вниз по ступеням и, не оглядываясь, уносится в ночь.
Третий раунд
– Простите меня, – сказал Себастьян через некоторое время. – Боюсь, я был нелюбезен с вами сегодня. Брайдсхед часто оказывает на меня такое действие.