Вопрос на десять баллов
Шрифт:
Следующим вечером Алиса забрасывает сочинение исключительно ради того, чтобы побыть со мной, и мы вместе идем в кино. Кинотеатр не идеальное место для свидания, потому что в нем возможность поговорить с Алисой и даже посмотреть на нее ограниченна. Кроме того, она хочет посмотреть «Назад в будущее» в «Одеоне», потому что, как она настаивает, «там будет смешно и весело», но я задумал нечто более интеллектуальное, поэтому мы идем на специальный показ сразу двух выдающихся черно-белых немых фильмов в «Артс»: потрясающий сюрреалистический шедевр «Андалузский пес» Дали и Бунюэля (1929 г.),
Мы основательно закупаемся конфетами в магазине на углу перед сеансом, потому что, как я замечаю, наценка на конфеты в кинотеатре абсолютно сумасшедшая, затем мы занимаем места в центральном проходе, двое из шести собравшихся в зале. Свет гаснет, и чувство подавленной сексуальной страсти, словно слабый ток, вполне ощутимо, как, впрочем, и запах отсыревших сигарет, прокисшего лимонада и смутный душок влажного подвала. Сначала идет «Андалузский пес». Во время замечательной сцены разрезания глаза и показа разлагающегося ослика на крышке рояля Алиса наклоняется вперед и закрывает глаза руками, и я вполне естественно поглаживаю ее по спине, словно ограждая от гротескно изображенной Дали и Бунюэлем работы человеческого подсознания.
Затем свет снова зажигают, и следует небольшой перерыв, во время которого мы съедаем по большой упаковке орешков в шоколаде, выпиваем по банке «Лилта» и обсуждаем сюрреализм и его взаимоотношения с миром бессознательного. Алиса не фанат всего этого:
– Меня этот фильм оставил равнодушной. Все такое мерзкое и отвратительное. Он даже не вызвал моего эмоционального сочувствия…
– А это и не должно вызывать эмоционального сочувствия или участия в общепринятом смысле. Сюрреализм должен быть странным, нервирующим. Я нахожу это очень эмоциональным, просто мы зачастую переживаем такие эмоции, как беспокойство и отвращение… – Но самое смешное в том, что в отличие от сюрреалистов я хочу добиться от Алисы сочувствия и участия в общепринятом смысле и не хочу вызывать у нее такие эмоции, как беспокойство и отвращение.
Затем свет снова гасят, и экран оживает – начинается «Броненосец „Потемкин“». Я украдкой смотрю на Алису во время знаменитой сцены на одесской лестнице, и она улыбается мне, а я наклоняюсь и целую ее. И слава богу, она тоже целует меня, и это прекрасно. Происходит некоторое столкновение цитрусового и молочного вкусов, потому что она уже перешла на желейные конфеты, а я все еще жую арахис в шоколаде и не могу дать полный вперед. Потому что у меня в зубе мудрости застрял орешек, и мне не хочется, чтобы поцелуи стали слишком жгучими и безумными – вдруг она вытащит орешек. Но, оказывается, не стоило так волноваться, потому что Алиса вскоре отстраняется и шепчет:
– Думаю, нам лучше посмотреть фильм. Мне интересно, что будет с моряками!
И мы продолжаем смотреть «Броненосец „Потемкин“».
Когда мы выходим на улицу, там уже темно, и меня подташнивает от всех этих сладостей и поцелуев, но Алиса берет меня за руку, и мы идем в центр города, с революционным пылом обсуждая Эйзенштейна.
– Его по праву можно назвать отцом современной повествовательной техники в кинематографии, – говорю я, выбравшись наконец из дерьмово-меланхоличного
– Извини, не могу, нужно роль учить.
– Может, я проверю тебя? – предлагаю я, хотя что-то мне подсказывает, что я и так в последнее время проверяю Алису по всем параметрам.
– Нет, спасибо, у меня одной лучше получается, – отвечает Алиса, и я с разочарованием понимаю, что мы направляемся к ее общаге и это последняя сцена нашего любовного монтажа на сегодня.
Мы проходим мимо объездной дороги, совсем рядом с автовокзалом. Там кое-что попадается нам на глаза, и мне приходит в голову одна мысль.
– Пошли со мной, это займет всего минуту…
– Что займет?
– Мне пришла в голову одна мысль. Это будет весело, обещаю! – Я чуточку сильнее сжимаю руку Алисы, чтобы она не могла убежать, и мы направляемся к окутанному серыми дизельными выхлопами автовокзалу, к будке «моментального фото».
– Ты что делаешь?
– Просто подумал, что нам нужно сфотографироваться, – говорю я, ища мелочь в карманах.
– Нам вдвоем?
– Угу.
– Господи, да зачем? – удивляется Алиса, вырываясь.
Я крепче сжимаю ее руку.
– Будет сувенир, – отвечаю я, но это неверное слово. «Сувенир», существительное, происходит от французского глагола souvenir,«помнить». – Да просто так, по приколу!
– Ни за что! – отрезает Алиса, и я начинаю ломать голову, как затащить ее в кабинку без помощи пропитанного хлороформом платочка.
– Ну, давай пошли…
– Нет!
– Но почему?
– Потому что я ужасно выгляжу, – отвечает она, хотя на самом деле имеет в виду «потому что ты ужасно выглядишь…».
– Ерунда, ты нормально выглядишь – пошли, будет весело! – говорю я, волоча ее за руку через привокзальную площадь; будет весело, будет весело, будет весело…
Я отодвигаю пропитанную никотином и соляркой оранжевую нейлоновую занавеску, и мы втискиваемся в кабинку, затем следует небольшая веселая возня – это мы регулируем высоту табуретки и прикидываем, как нам сесть. В конце концов Алиса садится ко мне на колено, как на насест, но ей приходится встать, чтобы я смог вытащить из кармана связку ключей и мелочь. Затем она снова садится, но на этот раз – обеими ногами, и обнимает меня за шею. Она сейчас подыгрывает мне, и создается впечатление, будто нам и в самом деле будет весело, поэтому я протягиваю руку и бросаю в щель пятидесятипенсовую монету.
Первый раз вспышка озаряет нас в тот момент, когда я убираю непослушную прядь волос с глаз.
Вторая вспышка застает меня, когда я снимаю очки, втягиваю щеки, надуваю губы и изображаю на лице некое легкомысленное выражение, потому что это будет весело.
Для третьей фотки я избираю расслабленный, добродушный смех, с откинутой головой и раскрытым ртом.
Для номера четыре я целую Алису в щечку.
Мне кажется, проходит несколько часов, пока наши фотки проявляются в чреве автомата. Мы стоим и молча ждем на автовокзале, вдыхая пары солярки и слушая объявления по громкоговорителю. Объявляют отправление автобуса на Дарем в 5:45.