Вопрос на десять баллов
Шрифт:
– Отлично! Классно ты придумал…
И мы снова в пути, на простых деревянных скамейках едем на раздолбанном автобусе из Хайдарабада в Бангалор, пока наконец где-то посреди холмов Эррамалы «Ред страйп» не делает свое дело, и я с радостью понимаю, что мой мочевой пузырь полон и как ни жаль, но мне придется отойти в туалет: «Не уходи, я сейчас вернусь, оставайся здесь, где сидишь». И когда я уже поворачиваюсь, он хватает меня за плечо, сует левую руку мне в нос и пророчески изрекает: «И не забудь! Туалетная бумага не нужна!» Я улыбаюсь и быстро ухожу прочь.
Когда я возвращаюсь, то с облегчением понимаю, что он на самом деле исчез,
Через некоторое время я поворачиваюсь и смотрю на нее. Она курит самокрутку нервными короткими затяжками, сосредоточенно глядя на танцпол. У меня выбор из двух вариантов: заговорить или уйти. Может, я попытаюсь заговорить.
– По иронии судьбы я на самом деле викарий.
Нет ответа.
– Я не видел столько проституток с тех пор, как отметил свой шестнадцатый день рождения!
Нет ответа. Может, она просто не слышит меня. Я предлагаю ей отхлебнуть «Ред страйпа» из моей банки.
– Ты слишком добр. Однако я вынуждена отказаться, спасибо большое. – И она поднимает стоявшую рядом с ней банку и покачивает ею, чтобы показать мне. Ее голос точно соответствует ее лицу: грубый и резкий. Она из Шотландии, думаю, из Глазго.
– Итак! Ты пришла в качестве кого? – весело говорю я, кивая на ее наряд.
– Я пришла в качестве нормального человека, – не улыбаясь, отвечает она.
– Могла бы, по крайней мере, попытаться! Надела бы ошейник [10] или еще что-нибудь!
10
Так шутливо называют белый пасторский воротник с застежкой сзади.
– Возможно. Только я еврейка. – Она делает глоток пива из своей банки. – Ты будешь смеяться, но наряжаться в карнавальные костюмы у евреев почему-то не принято.
– Знаешь, я иногда жалею, что я не еврей.
Понимаю, что это слишком смело для словесного гамбита, и я не вполне уверен, почему сказал это; отчасти потому, что считаю очень важным разделять прогрессивные взгляды по вопросам расы, пола и личности, а также потому, что к этому времени уже порядочно поднабрался.
Она сужает глаза и смотрит на меня какую-то секунду – так смотрят итальянские актеры, играющие ковбоев в европейских вестернах, – всасывается в свою самокрутку, решая, обидеться или нет, затем спокойно спрашивает:
– Это правда?
– Извини, я не хочу показаться расистом, просто я хочу сказать, что многие из моих героев – евреи, так что…
– Что ж, рада, что мой народ получил твое одобрение. И кто же эти герои?
– Ну, знаешь, Эйнштейн, Фрейд, Маркс…
– Карл или Граучо?
–
– Иисус, конечно же…
– …Стенли Кубрик, Фрейд, Сэлинджер…
– Конечно, только, строго говоря, Сэлинджер не еврей.
– Нет, еврей.
– Поверь мне, нет.
– Ты точно знаешь?
– Да. У нас на это чутье.
– Но у него еврейская фамилия!
– Его отец был евреем, а мать – католичкой, поэтому формально он не является евреем. У евреев национальность передается по материнской линии.
– Я этого не знал.
– Вот ты и приехал сюда, в университет, и уже начал учиться. – И она снова переводит сердитый взгляд на танцпол, который забит Шлюхами, хромающими под музыку. Это довольно удручающее зрелище, словно новый, только что открытый круг ада, и девушка смотрит на это с понимающим презрением, словно ожидая, когда взорвется заложенная ею мина. – Господи Иисусе, да ты посмотри на эту компашку, – протягивает она устало, a «Two Tribes» тем временем плавно перетекает в «Relax».
Решив, что цинизм, вызванный усталостью от жизни, – верный путь к успеху в этой среде, я убеждаюсь в том, что мой смешок по этому поводу был хорошо слышен, и девушка с улыбкой поворачивается ко мне:
– Знаешь, в чем заключается величайшее достижение английских школ-пансионов? Поколения патлатых мальчишек, которые знают, как надевать пояс с подвязками. Что удивительного в том, что многие из вас приезжают в университет с женской одеждой в чемодане?
Многие из вас?
– На самом деле я ходил в общеобразовательную школу, – уточняю я.
– Что ж, рада за тебя. Знаешь, ты уже шестой человек за вечер, который говорит мне это. Это что, какая-то странная левацкая манера начинать разговор? Что меня должно поразить? Наша система образования? Или твои героические академические успехи?
Если я и могу определить что-то наверняка, так это тот момент, когда меня уделали, поэтому поднимаю свою баночку с пивом, на три четверти полную, и трясу ею, словно она пустая.
– Я собираюсь сходить в бар. Могу купить что-нибудь и тебе, э-э-э…
– Ребекка.
– …Ребекка?
– Нет, спасибо.
– Хорошо. Ладно, увидимся еще. Кстати, меня зовут Брайан.
– До свидания, Брайан.
– Пока, Ребекка.
Я уже собираюсь пойти в бар, когда замечаю засевшего в засаде Криса-Хиппи, погрузившего руку по локоть в огромную пачку чипсов, поэтому я решаю немного пройтись и покидаю зал.
Я брожу по коридорам, обшитым деревянными панелями, где последняя группа новых студентов прощается со своими родителями под «Legend» Боба Марли. Одна девчонка рыдает в объятиях своей рыдающей матери, а чопорный папа нетерпеливо переминается с ноги на ногу рядом, зажав в руке небольшую пачку банкнот. Долговязый смущенный гот, одетый во все черное, с выдающейся скобкой на зубах, чуть ли не силой выпихивает своих родителей из комнаты, чтобы заняться серьезным делом: дать людям понять, насколько темная и сложная личность скрывается под всем этим металлом и пластиком. Другие вновь прибывшие знакомятся с ближайшими соседями, выдавая свои краткие биографии: предмет, место рождения, оценки на экзаменах, любимая группа, самые сильные душевные травмы, полученные в детстве. Эдакая вежливая, специально для среднего класса, версия сцены из фильмов про войну, где новобранцы прибывают в казармы и показывают друг другу фотографии девушек, которые ждут их дома.