Вопрос веры
Шрифт:
Папа хитро улыбнулся и, погрозив мне пальцем (мол: "А, понял, ни слова больше!"), принялся "заряжать" свою конструкцию по-новой.
– Ну и как там, за гранью?
– поинтересовался я.
– Спокойно, - откликнулся отец.
– Тебе бы понравилось. Нет, правда. В фильмах и книгах обычно духи таинственно отмалчиваются, или изрекают философскую муть. Но я, честно говоря, просто сижу в небольшой комнатке с надписью на стене: "Who cares?"
– И мама там же?
– Нет. Но девок можно вызвать в любой момент. Или ты правда о матери волнуешься?
– Нет, -
– О твоей репродуктивной функции.
Отец потянул вверх бутылку, и она наполнилась дымом оранжевого цвета, со сполохами молний.
– Вот это тяга!
– прошептал он.
– Никки, немедленно хапни эту банку.
– Спасибо, я...
– Никки, я - твой отец, и это - моя последняя воля. Тяни свою рожу сюда и хапани банку.
Наверное, я мог бы отказаться, надеть маску и просто уйти. Но за всю жизнь я ни разу не ослушался отца. Он убрал дырявую прогоревшую фольгу, и я, приникнув губами к горлышку, опустил голову, вдыхая дым.
– Держи!
– крикнул отец, колотя себя по груди.
– Надо держать! Ни капли мимо!
Легкие драло, голова кружилась, тошнота сводила с ума, и я выпустил дым наружу. Тут же начался кашель, слезы выступили.
– Знаешь, зачем я заставил тебя это сделать?
– прозвучал голос отца.
– Нет, - просипел я.
– Чтобы ты понял: наркотики - это не ответ.
Я трижды сплюнул в снег, жалея, что нет смысла вызывать рвоту. Эта дрянь уже впитывалась в кровь через легкие.
– Вот спасибо!
– простонал я.
– А беседа о безопасном сексе будет?
– Непременно, в следующий раз.
– Тогда захвати с собой одну из тех девок.
– О, Николас!
– Отец, судя по голосу, поморщился.
– Они же все мертвые.
Я, наконец, справился со своим организмом. В голове все еще шумело, но я смог сесть и посмотреть в глаза отцу.
– А теперь серьезно. К чему этот цирк? Зачем ты пришел?
Отец улыбнулся.
– Who cares?
– спросил он.
– Me.
– Really care?
– Говори уже по-русски, - попросил я.
– Или хотя бы по-испански.
– Я хочу, чтобы ты ощутил разницу, - сказал папа.
– Наркотик может скрасить мгновение. Скоро тебе станет легко и весело, и ты поймешь, о чем я. Но наркотик не заставляет тебя вставать утром с постели. И уж тем более не заставляет жить. Он просто искажает твое восприятие действительности и подавляет когнитивные способности...
– Папа, - перебил я.
– Сегодня я употребил наркотик впервые в жизни. Ты что, издеваешься?
– Нет, сынок. Ты - наркоман со стажем.
Тут мне стало интересно, и я хихикнул. Без всякой связи.
– Для тебя каждый встречный человек - такая вот банка.
– Отец ткнул пальцем в свое наркоманское устройство.
– Ты жжешь человека до тех пор, пока не соберется достаточно дыма, вдыхаешь его и уходишь. Потому и мать перестала с тобой общаться. Мне она так и сказала: "Он выпил меня до дна". Сперва я подумал, что ты до семи лет сосал сиську, но потом до меня дошло.
Мне стало грустно, а в груди клокотало веселье. Что за дурацкий контраст? Я стукнул себя по груди,
– А теперь вот Вероника и Джеронимо, - говорил отец.
– Мне больно видеть, как ты пытаешься опустошить их. Снова и снова подносишь зажигалку, вдыхаешь дым, а его все больше. Но рано или поздно он закончится, и ты их оставишь - пустых, мертвых.
Я катался по снегу, рыдая от смеха. Нет, это мой эмоциональный двойник катался, а я будто стоял рядом и, краснея от злости, пытался заставить его вести себя прилично.
– Только здесь, в этой комнатке с обзором на весь мир, я понял, что мы лечили не ту болезнь, - гремел голос отца.
– Ты не родился бездарным, Николас. Ты просто родился пустым, и до сих пор не нашел ничего, чем мог бы заполнить свою пустоту. Для Джеронимо это - солнце и дружба, манипуляции и изобретательство. Для Вероники - Джеронимо и отец, которые никогда не смогут примириться. Найди и ты что-то, что станет твоей душой. Ты ведь уже нашел, не так ли? Нашел, но по привычке пытаешься сожрать, вдохнуть или вколоть. Твой двойник веселится, а ты сам стоишь и смотришь равнодушным взглядом на похороны своего сердца. Вот что такое наркотики, сын. Вот почему это плохо. Ты должен есть, чтобы жить, а не жить, чтобы есть.
Я задыхался, лежа на снегу. Голос отца еще звенел в ушах, но сам он исчез вместе с костром. Вдох, и легкие рвутся на части. Руки зашарили вокруг в поисках маски...
– Дебил!
Маска опустилась на лицо, и я увидел Веронику.
– Спасибо, - выдохнул я.
– Я тебе это "спасибо" знаешь, куда засуну? Не мог меня разбудить?
– Я привык писать в одиночестве...
– Точно дебил, - покачала головой Вероника.
– Я думала, ты услышал...
– Что?
Она подняла палец, и я прислушался. Где-то гудел мотор, все ближе и ближе.
– Могу ошибаться, - сказала Вероника, - но это, кажется, броневик.
– Не ошибаешься, - успокоил ее я.
– Едет со стороны дома. Почему-то один...
Я понял ее замешательство. Единственный бронетранспортер, неспешно ползущий по снежной равнине - скорее убийца, чем спасатель.
Вероника стянула с плеча АКМ, вынула магазин, проверила ход затвора. Я перевернулся на живот, привстал, глядя в ту сторону, откуда доносился рокот. Видимо, солдаты нашли самолет и поехали от него по прямой - так же, как мы. Из-за пригорка уже поднималось зарево прожектора. Еще минута - и появится машина.
– На колени, - велела Вероника.
– Руки за голову и грустно молчи. Если хочешь, можешь тихо плакать.
Я не спешил исполнять указ, и Вероника, вздохнув, пояснила:
– Каждый солдат дома Альтомирано знает, что существует два неприкасаемых человека в мире. Это Вероника Альтомирано и ее жертва. Хочешь жить - притворяйся.
– А может, я лучше буду Вероникой Альтомирано?
– Без проблем.
– Под нос мне сунулось ложе автомата.
– Вылезут, скорее всего, двое - их нужно снять так, чтоб крышка не захлопнулась. Водила тут же рванет. Догоняй и шмаляй в люк. Рожок один, бей короткими.