Вопрос времени. Часть 2

Калмз Мэри

Сэм хотел принять предложение Аарона поужинать с ним, потому что считал, что если Аарон увидит нас вместе, общающихся, он поймет, что мы - исключительная вещь, которая работает. Я не хотел идти на ужин, исходя из этой предпосылки. Я хотел, чтобы мы были друзьями. Сэм сказал, что это будет только один раз.

Мы поедим, попрощаемся, и все, навсегда. Мне все это казалось незрелым и детским. Он же считал это катарсисом. Я не хотел участвовать в том, чтобы властвовать над Аароном Саттером. Сэм сказал, что нам с Аароном нужно покончить с этим; я сказал ему, чтобы он завязывал с этим. Аарон продолжал звонить Сэму, а я говорил Сэму «нет». Мы зашли в тупик.

Мы также ссорились из-за моих друзей-геев. Сэму нравились Эван

и Лаудон, но на этом все и ограничивалось. И я знал, почему ему было комфортно с ними. Пока никто не говорил, догадаться, что Лаудон - гей, было все равно что догадаться о Сэме. А поскольку Лаудон вел себя как натурал, он мог смириться с тем, что Эван - примадонна. Так что Сэм был не против встречаться с ними, быть увиденным с ними - проблема возникла с моим расширенным кругом. Мои друзья, которые использовали утрированный язык, делали заявления своей одеждой или ее отсутствием, и у которых были очаровательные выражения для всего - включая клички для нас с Сэмом. Они называли нас Девочки, или Джори и его девочка, или Дива и его мужчина... все это чертовски раздражало детектива Кейджа. То, что мой телефон иногда звонил посреди ночи, сводило его с ума. То, что мне нужно было с кем-то сидеть, кого-то спасать или быть рядом, чтобы поплакаться в плечо, - все это Сэм не понимал, или делал вид, что понимает. Я объяснил, что, поскольку он старше меня, наши друзья находятся на разных этапах своей жизни. Большинство его друзей остепенились и обзавелись детьми, а большинство моих все еще веселятся, как рок-звезды, до самого утра. Когда я заговорил о нашей разнице в возрасте, он спросил, не считаю ли я это проблемой. Я честно ответил, что никогда раньше так не думал. Он ничего не ответил, а мне больше нечего было сказать. Было над чем поразмыслить, и мы занялись этим в разных концах квартиры.

Когда мы расставались и мирились в прошлом, было проще не задумываться о том, что нам предстоит жить вместе, и о том, каким счастьем и ужасом это может обернуться. Столкнуться с реальностью, пытаясь совместить две очень разные жизни, с людьми, которые населяют оба места... это оказалось сложнее, чем мы могли себе представить. То, что мы съехались сразу после возвращения из Далласа, было поспешным решением, о котором я уже начал жалеть. Мы действовали второпях, и это было видно.

Друзья Сэма делали со мной все, что могли. Это было неловко. Они случайно говорили что-то вроде «это так по-гейски», когда речь шла о чем-то плохом, а потом тут же смотрели на меня и морщились, или вздрагивали, или бормотали ругательства себе под нос. Они никогда не смотрели на Сэма, только на меня. Как будто я был единственным гомосексуалистом в комнате. Однажды вечером я услышал, как две жены его друзей сказали, что это просто этап. Сэм сначала был натуралом, а потом найдет хорошую девушку и остепенится, как только выкинет из головы все эти «гомосексуальные штучки».

Как будто я был гриппом, а не тем, кого он любил. Когда я рассказал ему о том, что было сказано, желая, чтобы он обратил на это внимание, он сказал, чтобы я не беспокоился об этом, что они все придут в себя. Я не собирался задерживать дыхание.

Будучи по натуре упрямыми людьми, я не собирался отказываться от субботних танцев с друзьями, а он не собирался отказываться от ужина, пива и бильярда со своими друзьями. Так что мы разошлись в разные стороны, и всю ночь я чувствовал пустоту внутри, даже когда заставлял себя наслаждаться тем, что делал. Когда я сломался и позвонил ему, чтобы сказать, как сильно я его люблю и скучаю, он вел себя так, будто его это не волнует. Он хорошо проводил время, не обращая на меня ни малейшего внимания, а я всю ночь переживал. Я бросил трубку, отключил телефон и вернулся домой только в три часа ночи. Я не успел дойти

дальше дивана, прежде чем отключился.

В воскресенье утром его не было, когда я проснулся в полдень, все еще в ботинках и куртке с вечера. Мне было обидно, что он меня не разбудил, обидно, что он меня не перенес, и обидно, что он так легко меня бросил. Когда я позвонил ему, звонок сразу же попал на голосовую почту. Я постарался уйти до того, как он вернулся домой. Я ужинал с его семьей, и в итоге именно он оказался в затруднительном положении из-за того, что не позвонил и не сказал, что работает и не сможет прийти. После этого я отправился в свой офис, а затем к Эвану и Лаудону за поздним десертом. Эван отругал меня за то, что я веду себя как ребенок, и сказал, чтобы я просто набрался смелости и сделал первый шаг к примирению.

– Какой смелости? – спросил я его. – Легко быть тем, кто сдается.

– Нет, – заверил он меня. – Это самое сложное.

Аджа согласилась с Эваном, когда я разговаривал с ней по телефону.

– Не отрезай нос назло лицу, – сказала она.

– Что это вообще значит?

– Ты знаешь, что это значит.

– Ну да, я знаю, что это значит, но что? Я должен уступить и не быть слишком упрямым для своего собственного блага?

– Что-то вроде этого.

– Но почему я должен каждый раз уступать?

– Нет, не каждый раз. Но, может быть, в этот раз или в этот первый раз ты сделаешь это или должен сделать.

Я застонал.

– Не будь таким ребенком.

Это было именно то, что сказал Эван.

Но я просто не мог отступить, сдаться или оставить все как есть. Это было глупо и по-юношески, но я играл с ним в кошки-мышки, и конца этому не было видно. Я довел эту глупость до предела, изменив свое расписание. Я знал, что ему нужно рано вставать, чтобы идти на работу, и поэтому оставался в офисе до того времени, когда, как я знал, он мог бодрствовать и быть работоспособным на следующий день. Я приходил домой, когда знал, что его не будет, возвращался домой, чтобы поспать, а потом вставал поздно и принимал душ. Я работаю на себя, поэтому мое время было гибким; я просто передвигал все дела, чтобы приспособиться к отлучкам моего любовника. Так продолжалось три дня и всю следующую неделю.

Итак, он работал допоздна, а я не ответил на его последний звонок, когда мне позвонил мой друг Трейси. Ему нужно было привести приятеля на семинар по самооценке, потому что в тот вечер у них была группа и люди должны были поделиться с кем-то в комнате, кто их знает. Идея заключалась в том, что человек из вашей жизни, друг, мог бы назвать чушью то, что вы сказали. Только друг может сказать, правду вы говорите или нет.

Я изо всех сил пытался отмазаться от посещения группы, когда понял, во что ввязался, но к тому времени было уже слишком поздно. Я был в полном порядке и застрял с ним в YMCA.

Группа - это именно то, на что она похожа. Вы садитесь в круг и говорите о том, что происходит в вашей жизни. В случае Трейси он должен был рассказать, что он сделал за неделю до этого, что помогло ему почувствовать себя сильным. Он, похоже, нервничал, так как ерзал на стуле и делал то, что жевал внутреннюю сторону щеки и прищуривал левый глаз. Я прищурился, и он прервал свой монолог о том, что не пошел домой с первым парнем, который спросил его в клубе в субботу вечером.

– Что?

Я покачал головой.

– Нет – он вздохнул. – Меня учат, что, когда я расстроен, мне нужно немедленно поговорить с человеком и выяснить ситуацию, а не считать, что это я во всем виноват.

– Что я всегда тебе говорю? – спросил я его.

Он нахмурился.

– Ну давай, скажи мне.

Он закатил глаза.

– Ты всегда говоришь, что я не знаю себе цену и что мне не стоит идти домой с кем попало - я особенный, и они должны быть особенными.

– Именно, – я со вздохом повернулся вперед, вытянул ноги перед собой и скрестил их в лодыжках.