Вор (Журналист-2)
Шрифт:
Те, кому «бескорыстно» помогал «свой парень» Гена Ващанов, тоже потом оказывали ему различные услуги. И карьера у Гены складывалась успешно…
Антибиотик же все прекрасно видел и понимал, но до поры ничего от милицейского офицера не требовал — только давал, а Ващанов хапал и хапал, и аппетиты его росли… А потом, когда Гена уже окончательно привык к красивой жизни, а Виктор Палыч потихоньку выбрался из своего пушкинского подполья, — вот тогда все как-то очень быстро переменилось, и Антибиотик стал разговаривать с Ващановым по-другому… Гена к тому времени уже не заблуждался насчет «скромного торгового работника» Говорова — у него были возможности узнать достоверную информацию о прошлом и настоящем Виктора Палыча. И о его роли в мире организованной преступности Ленинграда…
На какой-то период стало Геннадию Петровичу очень страшно и неуютно,
Впрочем, Ващанов подозревал, что далеко не у него одного был Виктор Палыч тенью, но проверить некоторые свои подозрения оперативным путем Геннадий Петрович не решался — слишком хорошо уже понимал, чем может закончиться для него такая проверка в случае малейшего прокола… Временами накатывал на Ващанова липкий ужас, мерещились ему в кошмарных снах лагеря Нижнего Тагила, и вспоминал тогда Геннадий Петрович то беззаботное и чистое время, когда он еще не знал Антибиотика… Но эти периоды депрессии проходили быстро, и ни разу офицер милиции по большому счету не пожалел о своем выборе, потому что хорошо знал, каким боком оборачивалась судьба к тем, кто честно и безоглядно тянул свою лямку в розыске, — примеры были, как говорится, перед глазами… Эти бессребреники, как правило, так и оставались операми, не поднимаясь в званиях выше подполковничьих погон, к концу службы у них были большие проблемы со здоровьем от полученных ранений и увечий, нервных перегрузок и бессистемного питания, от злоупотребления алкоголем — единственным доступным им средством для снятия чудовищных стрессов…
Семьи таких офицеров разваливались — какая жена выдержит сумасшедшую работу мужа, помноженную на хроническое безденежье, — оставались эти служаки одни, поэтому домой вовсе не стремились, для них смыслом жизни был розыск, а раскрытие преступлений становилось своеобразным наркотиком. После того как их с почетом провожали на «заслуженный отдых», они долго не жили, быстро спивались и умирали в своих маленьких запущенных квартирках, всеми забытые и никому не нужные…
Такой судьбы Геннадий Петрович страшился еще больше, чем ментовской зоны. К тому же он четко знал — полного бессребреничества и кристальной чистоты в грязной милицейской работе не бывает: не раз и не два за время службы тем же самым бессребреникам приходилось на многое закрывать глаза и поступать не по совести — как, например, в декабре 1990 года, когда произошло «покушение» на известного питерского репортера. Розыскники быстро тогда установили, что никакого покушения не было, была чистой воды инсценировка в рекламных целях, но… Много было этих самых «но» в работе уголовного розыска, и только кретины могли надеяться, что однажды удастся проломить стену головой. Как правило, ломались головы — и, естественно, судьбы обладателей этих голов… Со временем Ващанов создал для себя целую оправдательную философскую базу.
Преступность, мол, полностью искоренить не удастся никогда, она все время будет видоизменяться, мутировать и приспосабливаться к новым условиям. А раз так, то и задачи нужно ставить для органов реальные: не бороться с преступностью, а ограничивать, держать в разумных рамках, контролировать. И может быть, даже не снаружи, а изнутри. Геннадий Петрович полагал, что так принесет гораздо больше пользы обществу, и именно в этом ракурсе рассматривал свой многолетний контакт с Антибиотиком, — ведь Виктор Палыч вовсе не защищал весь преступный мир Питера.
В каком-то смысле Геннадий Петрович считал себя идейным борцом за то, чтобы родная преступность становилась более цивилизованной, более человечной, если угодно… Жаль только, что все эти соображения приходилось держать при себе — слишком много еще в органах было тех, кого Ващанов про себя называл не иначе как тупыми фанатиками…
Геннадий Петрович очнулся от своих тяжелых дум, ощутив в животе некое томление. Это обстоятельство настроение подполковника улучшить не могло.
Была в организме Ващанова одна особенность, весьма, в общем-то, для него полезная: как только в жизни офицера милиции намечались какие-то сложности, непонятки или неприятности, нападала на Геннадия Петровича «медвежья болезнь». Как у хорошего солдата перед боем. Сбоев не было ни разу, вот и на этот раз прихватило — значит, разговор с Виктором Палычем предстоял действительно серьезный, с самыми любопытными последствиями…
Ващанов ракетой влетел в свой персональный туалет и вышел оттуда только минут через двадцать, тяжело отдуваясь, как после трудной работы.
Физическое облегчение способствовало общему выравниванию настроения, вообще каждое посещение персонального клозета было для Геннадия Петровича делом приятным — оно напоминало подполковнику о том, что он уже достиг «степеней известных», которые избавили его от печальной необходимости захаживать в общий сортирчик, где писсуары и унитазы постоянно засорялись и выходили из строя…
Ващанов походил по кабинету, постепенно успокаиваясь, наконец не выдержал и извлек из шкафа свой подполковничий китель. Примерив мундир, Геннадий Петрович придирчиво осмотрел себя в зеркале клозетного предбанничка (там стоял у него маленький холодильник с напитками для «нужных людей») и остался доволен. Китель украшали две медали «За беспорочную службу» — второй и третьей степеней, — университетский значок и пятиконечный, старого образца знак «Отличник милиции». Характерным жестом Ващанов закинул назад падавшую на лоб челку, за которую называли его в ОРБ за глаза Чубиком, и втянул живот.
Животик Геннадия Петровича немного удручал, но ничего поделать с его ростом подполковник не мог — не мальчишка же он в конце-то концов, чтобы мучить себя в спортзале. А то, что некоторые остряки оэрбэшные называют первого зама подполковником с запасом, так это от зависти, не иначе… И не такой уж большой живот, кстати говоря, — в куртке, например, практически незаметен.
Ващанов глянул на часы и заторопился — ему пришло в голову, что можно еще заскочить к Светлане — перед встречей с Антибиотиком будет даже полезно немного расслабиться, стравить, так сказать, лишний пар…
Должность позволяла Геннадию Петровичу уходить с работы в любое время и не ставить при этом в известность никого, кроме непосредственного шефа, начальника ОРБ полковника Кузьменко, но Дед Кузя (так прозвали опера полковника) как раз приболел — он вообще стал часто болеть в последний год, так что Ващанов практически постоянно был сам себе хозяином. Служебную машину подполковник решил не брать — все-таки не домой собирался ехать, а к любовнице… Оно, конечно, не восьмидесятые годы на дворе, и с внебрачной половой жизнью у милицейской номенклатуры стало попроще; разводы и адюльтеры уже не ломали карьеры с таким смачным хрустом, как в недавние партийные времена, но все же… Как говорит тот же Виктор Палыч, главное — не борзеть и не зарываться, и в этом старик, несомненно, прав. Дело ведь не только в том, что у первого заместителя начальника ОРБ есть любовница, — у кого их нет, любовниц-то, дело, как говорится, житейское… Вопрос в том, кто она, эта любовница. Одно дело — какая-нибудь учительница, или врачиха, или следачка из прокуратуры, словом, баба непритязательная и «социально близкая». И совсем другое дело, если пассия танцует в шоу-программе в «Тройке», если ноги у нее такие, как у девочек на японских календарях, да и грудь с задницей не хуже… Такую ляльку открыто держать в постоянных любовницах — это все равно что на работу внагляк приезжать на личном «мерседесе», только самый тупой не задумается: а откуда, собственно, у честного — и, стало быть, бедного — мента средства на приобретение и содержание такого шикарного «аппарата»?