Вор (Журналист-2)

Константинов Андрей Дмитриевич

— Спасибо тебе, дорогой, что нашел для старика время, — заблажил Антибиотик, прикладывая руку к сердцу. — У тебя служба серьезная, проблемы — государевы… Оно конечно… У нас-то дела попроще в основном… А тут, как на грех, случилась одна непонятка — и никак, понимаешь, без твоего совета не обойтись…

— О чем разговор, Виктор Палыч! — воскликнул подполковник, присаживаясь к столу. — Кстати, как здоровьице ваше?

— Да ничего, Гена, ничего, — вздохнул Антибиотик. — Годы, конечно, не скинешь, но на пенсию я пока не собираюсь… Вот только уставать что-то стал в последнее время, работы очень

много. А где работа — там и проблемы, будь они неладны… То одно, то другое… Веришь, неделю не могу выкроить, чтобы кости прогреть где-нибудь на песочке у моря… Ващанов сочувственно закивал:

— Да, к морю теплому сейчас в самый раз бы было…

И Геннадий Петрович зябко передернул плечами. Антибиотик заметил это движение и предложил:

— Как насчет красненького? Кровь согреем — по стаканчику не повредит в такую-то сырость. И для сердца полезно. Мне говорили, что у французов инфарктов практически не бывает, а все потому, что красное вино пьют. А в нем — кислород и солнечная энергия…

— Не откажусь, — кивнул Ващанов, потирая ладони. — Я сегодня что-то целый день на нервах… Погода, наверное, давит.

Неслышно возникший в кабинете официант ловко наполнил два фужера «хванчкарой» — любимым вином Виктора Палыча — и удалился так же незаметно как и появился.

— Да, Гена, тяжело тебе приходится, — сочувственно закивал Антибиотик, пригубив свой бокал. — А с другой стороны — кому сейчас легко? Время такое… Раньше говорили: хочешь жить — умей вертеться. А теперь, чтобы жить, нужно не просто уметь вертеться, а уметь вертеться быстро, да при этом надо еще через подножки перепрыгивать, которые тебе со всех сторон подставляют… М-да… Так вот — почему я тебя сегодня побеспокоил, от дел оторвал… У моего хорошего друга неприятность на днях случилась. Он в выходные на дачу отъезжал. Вернулся, а квартирку-то его обнесли… Много чего хорошего взяли, и все бы ничего, как говорится. Бог дал, Бог и взял… Но есть одно обстоятельство… Пропала одна очень дорогая для друга моего вещица…

— Какая вещица? — быстро спросил Ващанов. Геннадий Петрович уже допил свое вино и нервно покручивал в руках пустой фужер. Виктор Палыч искоса глянул на подполковника и пожевал губами. Казалось, самый обычный вопрос Ващанова почему-то вызвал раздражение Антибиотика, словно он не хотел отвечать… Помолчав немного, старик все же сказал:

— Картина пропала. Ее обязательно нужно найти. За расходами дело не станет, ты меня знаешь… Кстати, доля твоя за медь через два дня будет у тебя… Мое слово крепкое…

— Спасибо, — растерянно пробормотал Геннадий Петрович. Он никак не ожидал, что Виктор Палыч выдернул его на разговор из-за квартирной кражи. Ведь Антибиотику-то поднять обнос [16] в некотором роде было бы даже проще, чем сотрудникам милиции.

Старику — вернее, его людям — не нужно тратить время и силы на разную бюрократическую волокиту… Опять же на допросах подозреваемых можно не стесняться… А уж контактов в уголовном мире у Виктора Палыча как говорится, дай Бог каждому… Или не дай Бог никому, если точнее… — А что же это за картина такая за которую сам Виктор Палыч хлопочет? — спросил Ващанов, пытливо заглядывая Антибиотику в глаза.

Старик нахмурился. Нет, все же не зря Гене подполковничьи погоны повесили.

16

Поднять обнос — раскрыть квартирную кражу (жарг.).

Ишь как по болевым точкам бьет — влет тему просекает, чувствуется школа оперская… Антибиотик хмыкнул и подумал о том, что смысла тянуть интригующую паузу нет никакого — либо надо рассказывать Ващанову все как есть, либо не надо было вообще заводить с ним этот разговор. Наконец Виктор Палыч кивнул и, отхлебнув глоток вина, ответил:

— Скажу, Геночка, скажу… Тебе — скажу. Но только тебе. Мы с тобой люди взрослые, обойдемся без предупреждений и клятв… Картина эта — «Эгина» Рембрандта. Знаешь такого художника?

Ващанову показалось, что он ослышался. Удивление подполковника было столь сильным, что он даже не обратил внимания на подколку, прозвучавшую в последней фразе Антибиотика. Геннадий Петрович, конечно, не был большим знатоком живописи, но про рембрандтовскую «Эгину» и про ее историю слышал…

— Копия? — нарушил наконец паузу Ващанов, облизывая разом пересохшие губы.

— Нет, Гена, не копия, — медленно покачал головой Виктор Палыч. — В том-то и дело, что не копия…

Геннадий Петрович сделал глотательное движение и полез в карман за своим «Беломором»:

— Так «Эгина» же… Она же в Эрмитаже висит…

Антибиотик вместо ответа молча посмотрел в глаза подполковнику долгим немигающим взглядом, от которого у Геннадия Петровича противно засосало под ложечкой.

— Понимаю, — хрипло сказал Ващанов, отводя глаза, хотя, положа руку на сердце, он ни хрена еще не понимал в той запутке, в которую затаскивал его Виктор Палыч.

Подполковник откашлялся, взял со стола бутылку «хванчкары» и щедро плеснул себе в бокал, выпил залпом и почувствовал, как по жилам пошло приятное тепло. Антибиотик по-прежнему молчал. Геннадий Петрович закурил, откашлялся еще раз и спросил:

— А кто еще знает, что в Эрмитаже… что там не совсем Рембрандт висит?

Виктор Палыч встал из-за стола и сделал несколько быстрых шагов по кабинету. Резко повернувшись, он снова в упор посмотрел на Ващанова и глухо сказал:

— Про это сейчас четыре человека знают. Я, друг мой, у которого эту картину взяли, из Эрмитажа один серьезный человек… И ты, Гена… Все. Сразу хочу предупредить: что для дела нужно — спрашивай, но, по-моему, все вопросы относительно биографии этой «Эгины» — лишние…

Старик лукавил. На самом деле об «Эгине» знало чуть больше народу… Но зачем Гене лишняя информация?

— Понимаю, — кивнул Геннадий Петрович, — Только…

— Что «только»? — раздраженно спросил Антибиотик. Ващанов раздавил в пепельнице «беломорину» и поднял на старика глаза.

— Так ли это, что всего четыре человека в курсе? Я не из любопытства спрашиваю, Виктор Палыч, важно это… Антибиотик снова уселся на свое место и, отхлебнув из фужера, устало ответил:

— Так, Гена, так, не беспокойся… Кто еще про это знал — они уже умерли… Снова зябко стало Геннадию Петровичу, но, поежившись, он задал новый вопрос: