Воробей под святой кровлей
Шрифт:
— Дитя мое, — сказал со вздохом Кадфаэль, — ты стоял в дверях и подглядывал. Там остались твои следы. Видно было, что какой-то паренек твоего роста с окровавленной головой довольно долго простоял там, прислонившись лбом к дверному косяку. На нем осталось пятнышко засохшей крови и два приклеившихся волоска. Нет, кроме меня, никто больше этого не заметил, их унес ветер, но ведь я-то видел и знаю, что это было. Так что теперь скажи-ка ты мне правду! Что произошло между вами?
Кадфаэль даже не спрашивал, почему Лиливин умолчал об этом инциденте, — все и так было ясно, без объяснений. Неужели бы он сам выдал себя, рассказав, что находился
Лиливина била дрожь, он трясся, как осиновый лист под порывами того ветра, который унес два злосчастных волоска. В монастырских стенах воздух был еще довольно студеный, а на юноше не было ничего, кроме чулок и покрытой заплатами рубахи. Наполовину зашитая курточка лежала у него на коленях. Лиливин мучительно сглотнул и перевел дыхание.
— Ваша правда, — сказал он. — Я не сразу ушел… Со мной поступили так несправедливо! — выпалил он, весь дрожа. — Я спрятался в темноте. Не все же они были такие жестокие, как она! И я решил, что, может быть, уговорю их, если все объясню… Я увидел, как хозяин со свечкой пошел в мастерскую, и отправился следом. Он не разозлился на меня, когда упал кувшин, и даже уговаривал старую хозяйку. Поэтому я решился с ним заговорить. Я зашел в мастерскую и объяснил ему про обещанное жалованье, и тогда он дал мне еще пенни. Я получил один пенни и ушел. Клянусь вам, что все было так!
Рассказывая свою первую версию, он тоже клялся, что все так и было. Но тут был страх, страх, вколоченный в него годами преследований и побоев!
— И после этого ты ушел? И больше его не видел? Или, если быть точнее, то не видал ли ты другого человека, который тоже поджидал его в темноте, как и ты, зашел к нему после тебя?
— Нет. Там никого не было. Я ушел. Я рад был, что все кончено, и сразу просто ушел. Если он выживет, то сам скажет вам, что дал мне второй пенни.
— Он жив, так что скажет, — сказал Кадфаэль. — Удар оказался не смертельным. Но пока что он еще ничего не сказал.
— Но скажет, скажет! Непременно скажет, как я его упрашивал и как он тогда меня пожалел. А я испугался! Я так испугался! Ведь если бы я сказал, что был там, для меня все было бы кончено.
— Хорошо, но посуди сам, — попробовал убедить его Кадфаэль. — Что получится, когда Уолтер придет в себя, изложит эту историю и тут вдруг окажется, что ты ни словом об этом не упомянул? И кроме того, когда он наконец соберется с мыслями и вспомнит, как было дело, он, скорее всего, назовет имя напавшего на него человека, и с тебя будут сняты все подозрения.
Разговаривая с Лиливином, Кадфаэль не спускал с него глаз, ибо невиновному его слова должны были принести огромное облегчение, для виновного же ничего не могло быть ужаснее того, что он сейчас сказал. И вот озабоченное лицо Лиливина постепенно просветлело, и в глазах у него засветилась робкая надежда. Вот это действительно было первым серьезным знаком того, что ему все-таки в чем-то можно верить.
— Мне это как-то не приходило в голову. Сказали, что он убит. Убитый человек не может свидетельствовать ни за, ни против. Если бы я знал, что он жив, я бы рассказал все как есть. Что же мне теперь делать? Я произведу плохое впечатление, когда сознаюсь, что раньше говорил неправду.
— Лучше всего для тебя будет, — сказал, немного подумав, Кадфаэль, — если ты предоставишь мне сообщить эту новость
Хью Берингар из Мэзбери, заместитель шерифа, прибыл в аббатство к вечерне, перед этим у него было долгое совещание с шерифом по поводу украденных ценностей. Все поиски, в ходе которых обшарили каждый ярд между домом золотых дел мастера и зарослями кустарника, откуда потом выскочил Лиливин во время ночной облавы, ничего не дали. Весь город в один голос твердил, что в ограблении виновен жонглер, который успел благополучно спрятать краденое, прежде чем за ним началась погоня.
— И все же, как мне кажется, вы не согласны, — сказал Хью Берингар, приподняв одну бровь, когда Кадфаэль провожал его обратно к воротам. — Притом не только по той причине, что ваш нежданный гость оказался таким молодым, изголодавшимся и беззащитным. Почему же вы так уверены, что не ошибаетесь? Ибо, насколько я понимаю, вы убеждены в его невиновности.
— Вы сами слышали его историю, — сказал Кадфаэль. — Но вы не видели, какое у него было лицо, когда я сказал ему, что к Уолтеру Аурифаберу может вернуться память. Лиливин поверил, что тот все вспомнит и сможет назвать имя нападавшего или опишет его лицо. Он так и просиял от надежды, словно ему обещали царство небесное. Навряд ли так повел бы себя виновник преступления.
Хью выслушал его со всей серьезностью и кивнул в знак согласия:
— Но ведь этот парень — лицедей, он хорошо умеет владеть своим лицом при любых обстоятельствах. Это не значит, что я хочу сказать про него что-то плохое, это умение — его единственное оружие. И сейчас он, наверное, изо всех сил старается придать себе совершенно невинное выражение.
— И вы полагаете, что меня очень легко провести, — сухо подытожил Кадфаэль.
— Нет, что вы! Однако нельзя забывать и о такой возможности.
Замечание Хью Берингара было совершенно справедливо, и мрачноватая улыбка, которую он через плечо послал Кадфаэлю, отнюдь не снимала остроту этого замечания.
— Хотя я готов признать, — продолжил Хью, — что вам не впервой идти против течения и что в конечном счете вы нередко оказывались правы.
— На этот раз я не одинок, — задумчиво сказал Кадфаэль. Перед его взором стояло нежное бледное личико Раннильт — девушки, похожей на эльфа. — Есть еще один человек, который верит в него еще больше, чем я.
За разговорами друзья уже подошли к арке ворот, за которыми протянулась дорога на Форгейт. День угасал, постепенно переходя в зеленоватые сумерки.
— Так вы говорите, что нашли то место, где парнишка собирался заночевать? — спросил Кадфаэль. — Может быть, пойдем и взглянем на него вместе?
Они вышли из ворот. Эти двое, шедшие так дружно бок о бок, казались довольно странной парой: плотный и приземистый широкоплечий монах с походкой моряка и заместитель шерифа; последний, будучи вдвое моложе и на полголовы выше своего спутника, тем не менее был невысок, он двигался легко и непринужденно, но на лице его застыло демонически мрачное выражение.