Ворон и ветвь
Шрифт:
– Разве я отказывалась от своих обещаний, мой рыцарь? – светло и нежно улыбается Вереск, соскальзывая с седла. – Дамой или королевой, я всегда готова выполнить их…
Рукава накидки взлетают в воздух, серебристый мех – он хоть настоящий? – опускается на руки ошарашенного Вьюнка. Вереск стоит посреди листьев мандрагоры, топча бархатную зелень, и задорно улыбается мне. Парчовые башмачки, низкий вырез в кружеве… Ей ли бояться предзимнего холода? Сколько пауков ткали ее платье в темных закоулках кэрна? Хорошо ли греют ложь и гламор?
– Где же музыка, Керен?
–
– Пятеро с половиной, – язвительно откликается тот, что стоял слева от Вереск. – Или ты себя не посчитал?
– Нет, я двоих из вас посчитал по половинке, – в тон ему отзываюсь я. – Будем уточнять, кого именно, господин мой Терновник?
Не дожидаясь ответа, я любуюсь Вереск, замершей между мной и своими спутниками. Луна обливает ее тонкой жемчужной пленкой, серебря волосы, обнаженные до плеч руки, отражаясь в расширенных зрачках. Стоит ей сказать слово – и меня порвут на куски. Ах, как ей это нравится!
– Светлейшая госпожа… – сдавленно доносится слева. – Позвольте…
– Не позволю, – весело говорит Вереск. – Раньше надо было вспоминать былое. Или вы хотите оставить меня в долгу перед родом Боярышника?
Она улыбается, чуть склонив головку набок. Словно и не было этой полусотни лет: что ей, высокородной сидхе, какие-то полвека? Я и то ничуть не постарел.
– Так что же с музыкой?
– Для вас, госпожа, музыка всегда звучит в моем сердце.
– Разве у каждого она не своя? Как же танцевать в такт? – проводит язычком по капризной нижней губке Вереск.
– Вот и проверим, сможем ли попасть в один ритм, госпожа моя…
Я подаю ей руку, кончики пальцев встречаются. Розмарином и лавандой веет от ее волос: прохладный, свежий запах горьких трав. Быстрым был путь от кэрна, аромат только начал раскрываться от тепла кожи. Мои духи, первые, что я счел достойными ее. Какой изысканный комплимент… Ценю, моя радость, и благодарен. Шаг влево, поворот…
– Госпожа, но не твоя, Керен.
– Что достойно сожаления, Вереск… Зато всем прочим повезло.
Поворот. Шаг вправо. Мой поклон, ее реверанс. Сияние улыбки, блеск темно-янтарных глаз. В янтарной смоле вязнут, Керен, застывают навсегда. Широкий круг – на всю поляну. Шаг, второй, раз-два, поворот… След гари стелется за нами по траве, набирая силу, как ручей весной. Ширится, струится. Сила следует по этому бездонному руслу, текущему сразу во всех мирах, прожигая себе дорогу. Темна и смутна древняя магия танца сидхе, и прервать его, когда круг начат, – оскорбление богов.
– Все зависит от тебя. Раньше ты звал меня по имени.
– Раньше и звезды светили ярче, и ручьи текли звонче. Торопишься, Вереск. Раз-два, поворот…
– Терновник просил у меня твою голову, – улыбается она невинно.
Терпкость можжевеловых ягод и горечь тополиных почек – в ее запахе. В голосе – тягучий отравленный мед. Я собирал для нее духи дюжину лет,
– Смешно, – соглашаюсь я. – И что ты сказала?
– Посмеялась, конечно… А твой дед совсем плох.
Шаг влево, поворот. Четыре пары глаз сверлят во мне дыру, еще чуть – и задымлюсь. Взлетают широкие юбки, пенясь кружевом. У крайнего справа ворот плаща расшит птичьими перьями. Зимородки – мастера иллюзий. Вот кто их прикрывал! А что он делает сейчас?
– Это радует. Почти. Торопишься. Раз-два, поворот…
– О, так ты о ритме? – усмехается она. – Прости.
– И о ритме тоже. Есть еще приятные новости?
Застывшее лицо Терновника, волчьи взгляды, ало-золотое пятно… Пальцы размыкаются, мои ладони ложатся ей на талию, ее – мне на плечи. Она смеется, откинув назад голову, и кончики длинных волос щекочут мне пальцы. Щеки порозовели; круглится, просясь в ладони, высокая грудь; алеют влажные губы… Второе замужество ей на пользу – дивно расцвела. А второй справа – из Ясеней. Никого из королевского клана – почему? И почему она показывает мне это?
– Ты спешишь, – усмехается она. – Теперь повороты через два шага на третий.
– Точно, забыл…
Если прислушаться – хорошо прислушаться, не ушами, – не зазвучит ли над лугом музыка? В свете полной луны кружились мы когда-то на вершине холма-кэрна, и звезды сыпались вокруг – только успевай загадывать желания. Смуглый юноша, сидя на камне, плел для нас мелодию из душистого теплого ветра, пения флейты и лунного света. Ревниво следил серо-зелеными глазами, сияющими ярче падающих звезд, – и реальность танцевала с нами под его флейту, водя безумный хоровод вокруг. Ты помнишь эту музыку, Вереск? Я не силен в гламоре, но мог бы воскресить ее для тебя – каждую ноту.
– Надо чаще танцевать, Керен. Скоро Йоль…
– Непременно схожу в какой-нибудь трактир. Если будет время, конечно.
Третья фигура. Лица так близко, что дыхание мешается. Вот так она и отравила первого мужа… Вино или еду тот из рук нежной супруги даже с кинжалом у горла не принял бы. А вот в танце на празднике отказать не смог. Этикет… Традиции… Она четыре года пила яд, выжидая случай. Вереск поклялась, что не травила его. И это была чистая правда. Она всего лишь дышала рядом с ним во время танца. А до этого четырежды танцевала то со мной, то с наследником Терновников, и оба остались живы. Какие уж тут подозрения…
– Разве мы плохо попадаем в такт? – спрашивает она.
Та флейта, певшая для нас, умерла вместе с волшебством ночи. Воскресить ее сейчас – что мертвую невесту поднять из гроба и уложить с женихом на брачное ложе. Мы отлично попадаем в такт, моя Вереск! Флейта мертва – но сердца у нас бьются одинаково.
– Разве мое изгнание отменили? – усмехаюсь я.
– Твой дед уже на пороге Летней страны. Еще шаг – и старейшин можно будет уговорить.
– Думаю, он не настолько плох, чтобы танцевать с тобой. Значит, протянет еще пару веков…