Ворон и ветвь
Шрифт:
– Не вам, – задумчиво подтверждаю я. – В холмах не поверят священнику. И даже если поверят, это не остановит нового короля. Господин епископ, вы уверены, что я понимаю вас правильно?
Наши взгляды встречаются на доске, где маленькие воины, священники и короли в очередной раз сражаются за что-то, чего не могут понять. Битва ради битвы, игра ума. Точнее, двух умов, для которых все остальные лишь фигурки, которые можно переставлять, отправляя под удар или сражая ими фигурки соперника. А ведь я никогда не увлекался шахматами всерьез. Слишком рассудочная игра, а жизнь, которую
– Вам решать, – шелестит бесцветный голос человека в тиаре, живой фигурки на большой доске, которую люди называют королевство Арморика, а сидхе – просто Земли. – Но решать нужно быстро. Лекари утверждают, что Ираклию осталось около месяца.
Мне очень хочется сделать ход за белых! Ну как епископ не видел, что загнал короля почти в угол доски? Я не люблю шахматы, но эту партию мне хочется закончить – и по-своему.
– Месяц? Мало.
– Слишком мало, – подтверждает архиепископ, быстрым движением смахивая капельки пота с высокого лба. – Посол Престола ждет коронации, чтобы заверить новый договор с сидхе, но Престол оскорблен нападением. Слишком удобный повод, вы же понимаете.
– А кто-нибудь вообще искал напавших? – интересуюсь я, сплетая пальцы, которые так и тянутся к доске. – Или все боятся действительно их найти?
Домициан неопределенно пожимает плечами. А я смотрю на него и думаю, что если бы я был наследником трона и людей и хотел наверняка разжечь войну с фэйри, то непременно подумал бы о хорошем размене.
– Вам стоит надеть Щит, – задумчиво говорю я, и архиепископ торопливо кивает – явно думал об этом и сам.
Что ж, я услышал достаточно. А, нет, еще…
– Предположим, – говорю я мягко, протягивая руку и крутя в пальцах наугад взятую костяную фигурку, – только предположим, что Ираклий оставит престол кому-то другому, не брату. Кому?
– Вероятно, сыну Альбана. – Голос архиепископа глух и безжизнен. – И поскольку сын этот – дитя, будет назначен регент. Который, согласно закону, не имеет права объявления войны.
– Вы же сами сказали, – усмехаюсь я краешками губ, – никто не судит победителей. Но это будет уже сложнее, не так ли?
– Да. Сложнее. Если только… – Он запинается, но выговаривает медленно и старательно: – Если в том, что Альбан не сможет принять корону, никто не усмотрит руку сидхе.
– О, кто-нибудь непременно ее усмотрит, – пожимаю плечами я. – Даже если с небес в герцога ударит молния и ваш бог лично сообщит, что такова его воля, – найдутся те, кто обвинит сидхе. Что ж, я услышал вас, ваше светлейшество.
– Лекарь, далекий от трона? – кривовато усмехается Домициан, поднимая на меня потемневшие глаза. – Это должно обнадежить?
– Вам решать, – улыбаюсь я. – Один вопрос, если позволите.
Дождавшись настороженного кивка, интересуюсь безмятежно:
– Кто играл с вами эту партию?
– Мой секретарь, – все еще настороженно, но скорее недоуменно отзывается архиепископ. – Это его кабинет. Ему пришлось спешно выехать по делу, мы не довели партию до конца. А что?
– Ничего, – пожимаю плечами, поднявшись. – Хороший игрок?
– Неплохой, – в голосе
– Мои поздравления заранее, – вежливо склоняю голову я. – Не сомневаюсь, вы и в этот раз одержите победу.
– Хотите сказать, что… – На скулах архиепископа вспыхивает румянец гнева.
Вот почему я до сих пор считаю, что детям земли и звезд следует чаще играть в шахматы с детьми соли и железа – тогда бы они лучше их понимали. Передо мной священник, только что предавший веру, подданный, предавший волю короля, человек, предавший сородичей. Но возмущает его не это, а мысль, что подчиненный поддавался ему в игре, будучи искуснее и умнее. Любому сидхе это показалось бы вполне естественным.
– О нет, – улыбаюсь я, вставая и опуская на стол светлого костяного латника. – Разве я говорил о нечестности? Просто у вас ведь остался наследник. Сильная фигура.
Вежливо кивнув, я ухожу и по пути думаю, что дед был прав, обучая меня до конца игры беречь не наследника, которым иной раз можно и пожертвовать, а как можно больше других фигур. Даже латники позволяют умелому игроку многое из того, на что не способен подвижный, но один-единственный наследник. Например, они могут дойти до последней линии доски, превратившись в кого угодно.
А еще я думаю, что стрелы Баора слишком явно указывают на фэйри. Настолько явно, что, если бы церковники действительно хотели найти виноватых, одно это заставило бы их задуматься. Но что, если за нападением действительно стоят сидхе? Далеко не всем в Звездных холмах нравится договор, медленно губящий Дивный народ. Хотя, будь это сидхе, почему они не захватили артефакт Единого? Действительно случайность?
Вопросы преследуют меня, когда я покидаю Стамасс, разузнав все, что мог, о нападении на отряд церковников. Мысли теснятся в голове, множась, как мухи в гниющей на солнце туше. Если нападение – игра инквизиторов, то с реликвией все ясно: ее просто необходимо было торжественно спасти, макнув епископскую охрану лицом в грязь. Точнее, в кровь убитых собратьев, а потом уже в грязь позора перед Престолом.
Если же нападали сидхе, решив развязать войну, то я буду выглядеть полнейшим глупцом, мешая игре Звездных холмов. Кто я такой, чтобы не дать Дивному народу окончательно погибнуть, защищая свободу? Да, заключение в холмах – медленная смерть. Я не уставал говорить об этом, но кто слушает ворона, если рядом так сладко поют соловьи? Война же – смерть быстрая.
Еще день, выжимая последние крохи из портала, я трачу на то, чтобы добраться к холмам, где погиб не такой уж слабый отряд церковников. У них было два паладина, да и храмовые рыцари кое-чего стоят в бою. Но, конечно, стрелам Баора все едино.
В глинистой земле под снегом до сих пор глубокие дыры толщиной в мужскую руку, с оплавленными, как глазурованный горшок, стенами. Удар стрелы Баора пробивает даже камень – стены человеческих городов хорошо помнят это. А люди – еще лучше. Если бы не Баор – фэйри-полукровка, которого сами сидхе вспоминать не любят, – Война Сумерек могла закончиться не договором, но просто истреблением Дивного народа.