Ворона на мосту. История, рассказанная сэром Шурфом Лонли-Локли

Фрай Макс

– Больше, больше. Он постарше меня, а в Высокую школу Холоми поступил чуть ли не младенцем. Но при встрече с тобой он будет расслаблен и небрежен. Он же не сражаться с равным придёт, а так, заглянет на минуточку, чтобы уничтожить негодного мальчишку и бежать дальше по своим делам. Ты сам, при всем моем уважении, вряд ли стал действовать на пределе своих возможностей, если бы возникла необходимость убить, скажем, Толстую Флосси. Или её близнецов. Я имею в виду, до того, как я тебе о них рассказал.

Чиффа, не сомневаюсь, нарочно вспомнил о Флосси, чтобы поднять мне настроение. Толстая Флосси была самой добродушной и одновременно бестолковой лавочницей на обоих берегах Хурона. Её сыновья-близнецы, тощие белобрысые подростки с круглыми птичьими

глазами, напротив, были редкостными пакостниками, однако бестолковостью пошли в мать, поэтому их неутомимые попытки как-то навредить посетителям лавки обычно заканчивались полным провалом, к полному удовольствию потенциальной жертвы. В лавку Толстой Флосси ходили не столько за покупками, сколько за развлечениями, как в цирк. Если у вас скверное настроение, много свободного времени и дешёвое лоохи, о котором, в случае чего, не станете рыдать, визит к Флосси на предмет закупки продуктов для ужина – именно то, что требуется. Возможно, именно поэтому никому не приходило в голову их обижать. Я сам не трогал эту семейку, даже когда был абсолютно безумен, – очень уж жалкие существа. Чиффа, однако, по секрету поведал мне, что под личиной Толстой Флосси и её шумных сыновей скрывается его старинный друг, один из самых могущественных колдунов этого Мира, достаточно мудрый, чтобы отказаться от какого бы то ни было участия в неразберихе, вошедшей в историю под названием Смутные времена, но слишком любопытный, чтобы покинуть столицу в разгар таких интересных событий. Поэтому он распустил орден Часов Попятного Времени, Великим Магистром которого являлся на протяжении нескольких тысячелетий, и занял, по его собственным словам, «самую удобную ложу поближе к сцене». Уж не знаю, каким образом этот колдун умудрялся существовать в трех телах одновременно, но, по словам Чиффы, для могущественных людей такие фокусы – скорее дополнительное удовольствие, чем тяжкий труд, а мне оставалось лишь верить ему на слово.

– Ты, с точки зрения Лойсо, ничем не будешь отличаться от любого из мальчишек Флосси, – сказал Чиффа. – И это – твой шанс. Наш общий шанс одним махом покончить с войной и вплотную заняться исцелением умирающего – я имею в виду этот Мир. Если вся эта свистопляска затянется ещё на дюжину лет, я, пожалуй, сдамся и начну присматривать для себя уютный домик на окраине какой-нибудь иной вселенной. И для тебя подыщу где-нибудь по соседству, так и быть. На морском берегу, конечно же. Я в курсе, что ты без ума от моря.

– Спасибо, – вежливо сказал я. – Очень любезно с вашей стороны дать мне понять, что моя собственная участь не зависит от того, соглашусь ли я охотиться на Лойсо.

– Разумеется, не зависит. Когда я говорю человеку, что он должен сам сделать выбор, это означает, что я заранее согласен с любым возможным решением. Я не могу предложить тебе никаких особых наград, если ты рискнёшь сразиться с Лойсо. Но и никакого наказания на случай отказа не предусмотрено. В наших с тобой отношениях в любом случае ничего не изменится. Шантаж – дело хорошее, но я стараюсь по возможности обходиться без него, когда имею дело со своими. К счастью, своих не так уж много, а то даже и не знаю, как бы я выкручивался, – Чиффа скорчил отвратительную гримасу, совсем как на давешней карикатуре, и дружески мне подмигнул.

Я, впрочем, прекрасно понимал его тактику. Чиффа неплохо меня изучил и, соответственно, знал, чем меня можно пронять. Если бы он поставил мне жёсткие условия, посулил награду, пригрозил наказанием, мне было бы гораздо проще отказаться от его предложения. Трудно придумать наказание, которое хуже почти гарантированной скорой гибели. Можно, но трудно. О наградах и говорить глупо. А этот хитрец оставил меня наедине с моим чувством долга и моими же представлениями о чести. Они были серьёзными противниками, ничем не хуже Лойсо Пондохвы. Я хочу сказать, что у меня почти не было шансов с ними справиться. Но я решил попробовать.

– Мне нужно подумать, – сказал я. – Пожалуй, останусь тут, на пляже. Заплыву подальше, лягу на дно и постараюсь понять,

как мне следует поступить. Всегда предпочитал принимать важные решения в ванной, а море – это гораздо лучше.

– Как скажешь, – невозмутимо кивнул Чиффа. – Мне посидеть на берегу или прийти завтра?

– Завтра. Мне надо побыть одному.

– Понимаю. Тогда до встречи.

Чиффа встал из-за стола и тут же исчез, ушёл Тёмным Путём по каким-то своим делам. А я остался один, как и хотел. Расплатился с трактирщиком и пошёл вдоль берега, стараясь шагать по почти неразличимой в темноте границе между мокрым и сухим песком. Мне почему-то казалось, это очень важно сейчас – аккуратно ступать по вертлявой черте, как по канату. Я и теперь время от времени так хожу, благо границ великое множество – между мостовой и тротуаром, между травой и дорогой, между темнотой и освещённым участком, да мало ли между чем и чем. Смысла в этом не много, просто мне так нравится.

Несколько часов отдыха и размышлений на дне моря пошли мне на пользу. Обдумав все, я окончательно убедился, что вполне могу не выполнять просьбу Чиффы. Во-первых, он сам так сказал – этого довольно, когда речь идёт о человеке, который имеет достаточно силы и внутренней правоты, чтобы потребовать от тебя чего угодно. Во-вторых, мне ясно дали понять, что конец этого Мира не станет концом лично для меня. Чиффа недвусмысленно обещал, что в любом случае поможет мне эвакуироваться. Очень хорошо. Жизнь в какой-то иной реальности – лучшее, о чем я сейчас вообще могу мечтать. В-третьих, отказаться от предложения убить Лойсо Пондохву не стыдно. Я же не стыжусь того факта, что не пытаюсь изо дня в день покончить с собой. И не считаю это проявлением трусости. Чиффа, похоже, придерживается такого же мнения; к тому же, при всем моем к нему уважении, собственное мнение о себе для меня много важнее.

Я почувствовал облегчение. Откажусь, а там пусть все идёт, как идёт. Зная Чиффу, я не сомневался, что у него есть в запасе ещё несколько хитроумных идей. Не может такого быть, что я – его последняя надежда. В конце концов, в этом Мире полным-полно куда более могущественных и умелых колдунов, чем я. Взять хотя бы этого загадочного господина, который прикидывается толстой мамашей и двумя её сыновьями одновременно. Да и леди Сотофа вряд ли действительно так уж боится, что её краденая вторая Тень сбежит к Лойсо, мало ли что Чиффа мне говорил, небось сам на ходу придумал это невразумительное объяснение. И ещё с полдюжины немыслимых приятелей у моего наставника наверняка найдётся, не сомневаюсь. Не может такого быть, что никто из них не вмешается, если наши дела пойдут совсем уж скверно. Не может такого быть.

Приняв решение, я встал и пошёл по дну по направлению к берегу. Это была прекрасная прогулка. Кроме обычного удовольствия, которое мне всегда доставляет хождение под водой, я испытывал изрядное облегчение. Очень приятно, оказывается, позволить себе не умирать. Воистину изысканное наслаждение. Хотя, казалось бы, что может быть проще и естественней.

И только выбравшись на берег, я вдруг понял, что какая-то часть моего существа чрезвычайно недовольна принятым решением. Голос её был тих, невнятен, он не оставлял места сомнениям. «Упускаешь шанс, идиот. Величайший в своей жизни шанс совершить невозможное» – вот что она говорила.

Хуже всего, что это был мой собственный голос и моё собственное желание. А все разумные аргументы против, которые я столь тщательно подбирал, принадлежали моей маске, совершённому сосуду, прекрасно подходящему для хранения хаоса, который по сей день оставался моей сокровенной сутью. И всегда ею останется.

Я не стал обманывать себя. Даже не пытался. Факты выглядели так: я хочу убить Лойсо Пондохву – на любых условиях, вернее, почти на любых. При этом у меня нет к нему никаких личных претензий; собственно, я уже забыл, что это такое – личные претензии. Я хочу убить его только потому, что это невозможно, а если время от времени не совершать невозможное, непонятно, зачем вообще было рождаться на свет. Вот и все.