Воронцов. Перезагрузка
Шрифт:
Пётр кивнул, но в глазах у него всё ещё читались сомнения. Впрочем, это было понятно — для него моя затея выглядела, наверное, как полёт на луну.
Глава 15
— Вот здесь, — продолжил я, тыча прутиком в песок на одной из нарисованных мною схем, — ось будем вставлять в колесо.
Пётр присел на корточки рядом со мной, склонившись над импровизированным чертежом. Его натруженные руки с мозолями от топора и стамески осторожно коснулись края схемы, словно боясь стереть что-то
— Подшипник мы, конечно, с тобой не сделаем, но нужно будет что-то придумать. Скорее всего, металлом обшить изнутри, а саму ось из твёрдой породы дерева сделать. И хорошо смазать каким-нибудь жиром, и постоянно это дело обновлять нужно будет.
Я провёл прутиком по песку, показывая, где должны быть втулки. Пётр кивал, его лоб нахмурился — видно было, как в голове у мастера складывается картина будущего механизма.
— Придумать нужно так, чтобы вода туда не попадала, не вымывала. В общем, нужно будет втулки какие-то деревянные сделать, может даже дёгтем смазать. Не знаю, ты подумай.
— Дёготь — это дело хорошее, — впервые подал голос Пётр, оживляясь. — У нас его достаточно, и от воды защищает надёжно. А дерево… дуб взять можно, он крепкий.
— Вот-вот! — обрадовался я его сообразительности. — Вал будет идти к жерновам. А вот здесь, — я нарисовал новую схему рядом, — сделаем шестерёнки. Деревянные.
Пётр наклонился ещё ближе, его глаза сузились, изучая незнакомые линии.
— Ты, я думаю, зубья сможешь вырезать? Ты же у нас мастер.
Пётр кивнул, но было очевидно, что он не понимает, что такое шестерёнки. В его взгляде читалось недоумение, смешанное с любопытством. Я нарисовал их в разрезе — сверху, сбоку — и показал схематично, а потом буквально на пальцах, как они входят одна в другую, передавая энергию крутящегося вала и заставляя таким образом смещать ось движения.
— Видишь? Когда эта крутится в одну сторону, — я провёл пальцем по кругу, — та начинает вращаться в другую. И скорость можно менять, если зубьев разное количество сделать или же по диаметру меньше или больше.
Глаза Петра продолжали расширяться, но в них уже появлялось хоть какое-то понимание. Он взял палочку из моих рук и сам попробовал нарисовать зубцы, неуклюже, но старательно.
— Хитро придумано, — пробормотал он. — Значит, одно колесо другое заставляет крутиться?
— Именно! Если всё правильно сделаем и всё получится, мельница будет работать как станок на заводе.
Пётр смотрел очень внимательно и впитывал всё, как губка. В какой-то момент глаза его заблестели, хотя и читалось в них: «Барин, ты точно с неба свалился». Он даже рот приоткрыл, словно хотел сказать что-то, но передумал, продолжая изучать схемы.
— Барин, — наконец все-таки произнёс он, откинувшись на пятки, — всё, конечно, мудрёно, но если под вашим присмотром, то сделать, конечно, можно. Только вот шестерёнки эти… как их вырезать?
— Научу, — сказал я, отмахнувшись. — Главное тут — размеры чётко выдержать. У тебя глаз точный, руки умелые, справишься.
Пётр
— А жернова где найдём? В Туле, поди, есть?
— Ну если нет, так в другом городе поищем, — ответил я уверенно. — А нет — и сами сделаем. Камень подходящий найдём, обточим как надо.
— Камень… — Пётр задумчиво покачал головой. — Это дело непростое. Жернова — они особые должны быть, не всякий камень годится.
Я посмотрел на него с новым уважением. Оказывается, мастер понимал в деле больше, чем я предполагал.
— Значит, знаешь толк в жерновах?
— Отец мой на мельнице работал, пока её староста не закрыл. Рассказывал много чего про это дело.
Теперь я понимал, откуда у Петра такой живой интерес к моим чертежам. В его глазах появился огонёк — не просто любопытство ремесленника, а что-то более глубокое, личное.
Он кивнул, потёр подбородок, будто уже прикидывал, с чего ему начинать. Видно было, что он уже хочет приступить к любимому делу. Я смотрел на него и думал: да, в двадцать первом веке сейчас было бы куча вопросов, нужно было бы составлять техническое задание, привлекать какие-то дополнительные службы, согласовывать проект в инстанциях, получать разрешения… А тут так — нарисовал на песке, мастер посмотрел, прикинул размеры — и всё, готов приступить к работе. Никакой волокиты, никакой бумажной суеты.
— Ну вот, будет и революция для Уваровки, — усмехнулся я. — Пётр, — уже сказал я серьёзно, положив руку ему на плечо, — ты пойми главное. Ведь мельница — это будет не просто мука. Это будет дело, которое на ноги поставит всю Уваровку. Понимаешь ты хоть это?
Тот кивнул, и я увидел, что в его взгляде действительно промелькнуло понимание. Не просто понимание задачи, а что-то большее — осознание того, что они участвуют в чём-то важном, что изменит жизнь всей деревни.
— Ну что, потянешь? — спросил я, внимательно глядя ему в глаза.
— Потяну, барин, — твёрдо сказал он, и в голосе его не было ни тени сомнения. — Вы главное показывайте, что делать, а я сделаю, не подведу. Слово даю.
Мы вернулись в Уваровку, когда солнце уже пекло вовсю. Жара стояла такая, что воздух прямо дрожал над дорогой, и даже птицы попрятались в тень. Мужики в «таунхаусе» заканчивали уже вторую дверь. Во второй части дома тоже были сделаны топчаны, которые стояли ровно, словно по линеечке выставленные. Была сделана лавка, крепкая, добротная. Также уже и стол сделали.
Убрались после ремонта в новом доме как надо — даже углы вычистили, где обычно скапливается всякий хлам. Фома, увидев меня, тут же подскочил, словно пружина распрямилась. Лицо его сияло от гордости и радости.
— Егор Андреевич! Егор Андреевич! — заговорил он взахлёб, размахивая руками. — Вот смотрите, дом-то почти готов! Мы вот переночевали, и вы видите — ничего не случилось, все хорошо, живы да здоровы. А сейчас-то вообще смотрите, как здорово стало! Так что всё — новоселье у нас!