Воронье пугало

Семироль Анна

Прошла соседка. Наградила девушку угрюмым, злым взглядом - просто так, за непохожесть. Олеся снова вспомнила, какое место общество отвело ей в этой жизни, и нахохлилась, поджав губы. Зыркнула исподлобья на стайку курящих школьниц-старшеклассниц чуть поодаль: запах табака и дешёвого парфюма всколыхнул забывшееся было раздражение. Задержала взгляд на ярко напомаженных губах, пергидрольных затейливо уложенных локонах, стройных ногах в сапожках на высоком каблуке. Поёжилась от внезапного холода, натянула поглубже на уши простенькую шапочку. Краситься, что ли, начать? Решительно покачала головой: ага, самый возраст для постижения основ макияжа - двадцать два года. Остынь,

Олеся. Вспомни про шрам над бровью. Ты тогда тоже хотела быть, как все. Как раньше. Тянулась к людям, уродец доверчивый...

Хватит шрамов.

Встала, почистила ботинки об порог подъезда, повозила ногами в мелкой чистой лужице. Пора бы и домой. Как бы убедить увлечённого делом Юлиуса следовать за собой без боя?

Размышляя о том, что нормальные люди собакам свистят, Олеся шла через двор. Смотрела под ноги, на едва-едва начинающие пробиваться робкие блёкло-зелёные росточки. Старалась не наступить, не потревожить. Увлеклась, не заметила, что пёс бросил своё излюбленное занятие и куда-то исчез. Олеся поискала его глазами: вот он, красавец грязный, стоит на задних лапах, опершись передними на груду сваленных в углу двора ящиков. Подошла решительно, прицепила поводок к ошейнику... и глаза подняла случайно.

Ворона. Та самая. Олеся не могла ошибиться. Тускло блестят глаза-пуговицы, ветерок ерошит цыпляче-нежный серый пушок, проволочные когти угольно-чёрных лап дырявят картонный ящик, на котором устроилась механическая птица. Чуть поворачивая голову, рассматривает ворона маленького чёрного спаниеля. Будто бы и не видит остолбеневшую Олесю.

– Ты-ы...
– неожиданно вырвалось у девушки. Или просто подумалось?

Ворона дёрнула головой, переключаясь с одного объекта внимания на другой. Юлиус принялся прыгать и тянуть поводок, пытаясь достать птицу. Лаял - для Олеси беззвучно. Девушка не сводила с вороны глаз. Частило дыхание. Ладони стали горячими и мокрыми, ремешок поводка врезался в запястье. Олеся медленно подняла руку.

"Не надо. Уходи", - прожестикулировала.

Птица распахнула клюв и хищно подалась вперёд. Олеся испуганно отшатнулась, беспомощно моргая короткими ненакрашенными ресницами. "Они языка жестов не понимают", - возникла где-то на границе сознания глупая мысль.

– Н-не-ее на-д-о, - проговорила девушка.

Рука будто против воли сама расстегнула "молнию" на куртке. Ворона серым ядром толкнула в грудь, Олеся почувствовала острое, холодное и резко-болезненное - как алая вспышка. Солнце собралось в серую точку, взорвавшуюся ослепительным багрянцем. Воздух вырвался из пересохшего горла отчаянным смерчем. Края мира лизнуло холодное пламя, смерч утянул его в чёрный провал Олесиных остановившихся зрачков.

...Спустя несколько минут её привели в чувства, кто-то из соседей побежал за мамой, кто-то принёс воды. Кто-то тряс Олеську за плечи, что-то спрашивали, потом ещё кто-то подсунул мобильник, заметив, что девушка пытается что-то сказать, но не может.

"SKOLKO ONA SKAZALA?" - с трудом набрала Олеся непослушными пальцами.

"43 CHASA" - набила в ответ женщина в кричаще-красном берете.

Юлиус невдалеке с ненавистью трепал что-то бесформенное. Ветер гонял по двору младенчески-нежный серый пух.

* * *

Мила (13:29): Олеся, где ты? Что случилось?

Пользователь не в Сети. Сообщение будет доставлено, когда состояние пользователя станет "В Сети".

* * *

Родители боялись оставлять её одну даже на

десять минут. Постоянно что-то спрашивали, с тревогой заглядывая в бледное лицо, мама предлагала врача вызвать. Отец тайком, думая, что Олеся не видит, скомкал дочерину кофту с дырой слева на груди и выбросил её в мусоропровод. А она заметила. Написала на бумажке: "Я бы заштопала, зачем?", поглядела с пугающей, непонятной укоризной. Спокойная, словно искусственная, неживая. Как будто ничего и не было. Тихая, как перед бурей. У мамы на лице читалось: "Лучше бы ты плакала...", отец напряжённо курил одну за другой вонючие сигареты, напрочь забыв, что Олеся не любит табачного дыма.

Пёс печально выглядывал из-под кресла.

Олеся ходила по квартире, переставляла с места на место книги, то задёргивала, то раскрывала шторы, несколько раз садилась вязать... до пяти утра. Потом, убедившись в том, что усталая мама уснула в кресле, не дождавшись, пока её сменит на "дежурстве" спящий в соседней комнате отец, разделась перед зеркалом и бездумно уставилась на аккуратную круглую ранку над левой грудью.

С небольшую монету. Кровь запеклась сразу же, как только... Эти ранки ни у кого не кровоточат. И почти не болят. Только пробитое насквозь сердце иногда ёкает - время отмеряет. Чем ближе Срок, тем чаще. А потом ранка разойдётся, и жизнь толчками выплеснется из тебя вон. Если не найдёшь того, под чьей ладонью эта воронья метка исчезнет бесследно.

"Так не бывает. Это сон. Надо проснуться. Это не со мной. У меня всё в порядке. Я просто сплю и мне мерещится всякая ерунда. Такого не может быть. Надо проснуться.

Почему мне не страшно? Я действительно сплю..."

Олеся оделась, прошла на кухню, включила чайник. Приплёлся сонный Юлик, зевая, подошёл к хозяйке, за что-то извиняясь, повилял коротким обрубочком хвоста. Девушка погладила его, взяла на руки. Юлиус принялся лизать ей пальцы, потом лицо... От чёрных завитков шерсти отчаянно пахло псиной. Не противно, а по-родному. По-дружески так... сочувствующе, понимающе.

Над бровью пса налипло что-то светлое. Олеся подцепила пальцами, зачем-то поднесла к глазам... Пёрышко. Маленькая серая пушинка. Судорогой вывернуло руки, швырнуло на пол, коленями острыми больно... сердце задёргалось, понеслось, запульсировало в висках колючим чёрным льдом. Ужас рвал тесную грудную клетку, хотелось кричать словами... и сил не было оторвать взгляд обезумевших глаз от словно зависшей в воздухе пушинки.

Мама влетела в кухню, практически упала на Олесю, обняла, как крыльями, руками накрыв. Молнией воспоминание детское полоснуло: дождь, хлёсткий, упругий - как вода из душа, - а мама стоит над маленькой Олеськой, мокрая-мокрая, закрыть собой пытается, будто детёныша, кофточкой тоненькой, лиловой...

Рот зажимала, понимая, что кричит. Не помогало. У мамы в глазах ужас плескался, почти через край... Она говорила что-то, но Олеся не могла сосредоточиться, чтобы понять - что же. Отец испуганный совал блокнот и карандаш, но руки плясали, отмахиваясь от невидимой уже серой пушинки, не могли, не хотели держать... "Скорая" приехала, быстро Олесю на диван уложили, холодное что-то пустили по вене. На лицах медиков читалась обыденность. О чём-то говорили с родителями, те отказывались. Олеся равнодушно дышала, уставившись в пространство потолка обесцвеченным, бессмысленным взглядом. Подумалось: проводить надо. Встала, вышла в коридор. Не заметила, как рубашка на груди распахнулась. Руками сказала "Спасибо. До свидания"... Пожилой фельдшер скользнул по Олесиному неприкрытому телу глазами и, нахмурившись, отвернулся.