Воронограй. Русский Савонарола
Шрифт:
Никому и в голову не приходило пробраться тайком из дворца, ударить в набат на первой колокольне и поднять на ноги сонную Москву.
Да если бы и пришло – не удалось бы, пожалуй.
Челядь Шемяки и Можайского да людишки Старкова и Друцкого окружили вплотную весь государев двор. Трудно бы было пробраться смельчаку.
Приготовили каптану и для великих княгинь с детьми.
Осмотрел все Дмитрий, велел готовиться людям к отъезду и сам пошел на женскую половину дворца.
Старуха Софья сидела у постели невестки,
Княгиня Марья совсем занемогла, утомленная долгими рыданиями. В горнице было тихо.
– Вели одеть детей да и сами одевайтесь! Сейчас с собой повезу вас! – повелительно обратился Дмитрий к тетке.
– Боишься на Москве-то, видно, оставить? – насмешливо ответила ему Софья. – Погоди, будет и тебе праздник.
Дмитрий махнул рукой и вышел из опочивальни.
По уходе племянника старая княгиня разбудила боярынь, уснувших, как пришлось, по лавкам. Как всегда, не торопясь и спокойно, отдала старуха все нужные приказания.
– Мать и Царица Небесная, да куда же это повезут-то нас, государыня? – всплеснула руками та самая молодая боярыня, что вечор напугала всех, когда прибежала и рассказала о дурной примете.
– Ну, ты-то, пожалуй, и здесь останешься. Не бойся очень. Одевай великую княгиню скорей!.. – прикрикнула на боярыню Софья.
Умная старуха уже отчасти освоилась со своим новым положением пленницы Дмитрия. Она прекрасно осознавала, что сопротивление с ее стороны ни к чему не поведет, а только излишне раздражит племянника. Понимала, что и оставить их на свободе для Дмитрия было невозможным делом.
Заохали и захлопотали опять боярыни и девушки. Бедную княгиню Марью едва на ноги подняли. Пережитые волнения и слезы так ее обессилили, что она, казалось, перестала на время понимать, что вокруг нее происходит.
– Везет нас Дмитрий за собой куда-то!.. – пояснила ей свекровь, когда Марья приподнялась наконец на постели.
Марья только тупо посмотрела на старуху и ничего ей не ответила. Боярыни со слезами и причитаниями стали ее одевать, а она сидела неподвижная и беспомощная. Редкие слезы катились по ее щекам.
Наконец ее одели. Одели и закутали и обоих детей Василия.
Все соображавшая и не терявшаяся Софья послала к племяннику спросить, скольких боярынь им можно взять с собой.
Посланная через минуту вернулась.
– Велел он тебе, государыня-княгиня, сказать, чтоб не брала ты больше как четверых. «Скажи, – говорит, – тетке-княгине: некогда мне с вами возиться. Пусть усаживаться идут, сейчас поедем!» – охая, передавала боярыня слова Дмитрия. – И такой-то он страшный да злющий, словно ворон черный! – добавила она.
Сравнение с вороном вывело из оцепенения княгиню Марью. Она как будто сразу все вспомнила и опять разразилась на всю горницу громкими, неудержимыми рыданиями.
– Не послушался ты меня, князь ты мой ненаглядный! Налетело на нас воронье черное,
– Ведите великую княгиню! – распорядилась Софья и, сняв один из образов со стены, сама твердо пошла впереди.
За нею две боярыни повели под руки плачущую Марью. Две другие мамушки несли на руках ребятишек.
Остававшиеся боярыни, мамушки и девушки, плача и причитая, пошли провожать до двора обеих княгинь.
На дворе уже все было готово к отъезду.
Опять отворились ворота золоченой решетки Васильева двора.
Только не добрых гостей они выпускали на этот раз. Не с добром эти гости приезжали, не на доброе и теперь ехали.
На царском дворе остались только холопы Старкова и Друцкого. Надо было еще до утра покараулить, чтобы не поднял кто переполоха на Москве.
Опустели царские горницы. Двери повсюду открыты настежь, со столов сдернуты дорогие скатерти, на стенах не видать икон в золоте и каменьях. В опочивальне Василия все вверх дном поставлено, все перерыто и разбросано. На полу валяется несколько кафтанов дорогих, шапки меховые. На столе, где третьего дня беседовал великий князь с митрополитом Ионой, рассыпан мелкий жемчуг.
Разрыта постель Василия – и ее не пощадили холопы, усердно разыскивая для Дмитрия спрятанные драгоценности.
Две восковые свечи догорают на столе. При их мерцающем свете картина разрушения и грабежа выглядит еще безотраднее.
Разбитые ларцы и скрыни, разорванные одежды… Вон валяется на полу старая икона с потемневшим ликом. Ризы на ней нет: кто-то кощунственной рукой надругался над святыней.
Словно ураган пронесся над великокняжескими хоромами, перебил, переломал, перепортил все и унесся дальше.
Словно хищники-татары побывали в этих горницах, только они так умели хозяйничать.
Не видать никого и из челяди. Всех почти забрал с собой Дмитрий. А тех, кто не хотел было ехать, связали да по конюшням рассадили.
Вернется, мол, завтра государь и великий князь Дмитрий Юрьевич к себе во дворец из обители – пусть полюбуется верными слугами.
Только немного было таких.
Вернее всех оказался боярский сын Захар, да и тот теперь не мог бы побежать да поднять тревогу. Лежал он на заднем дворе, прямо на снегу, давно уже безмолвный и недвижимый.
Как съехал со двора поезд Дмитрия да затихло все вдали, людишки Старкова да Друцкого в свою очередь пробрались в царские покои.
И на их долю пришлось немало из того, что было брошено или не замечено.
Ночь подходила к концу.
В восьмом часу утра, только что рассвело, на всех колокольнях кремлевских церквей и соборов ударили в набат.
Тревожно и жутко прозвучали в воздухе первые удары.
Раз… раз… раз…
Бояре Старков, Друцкой, Никитин и другие созывали народ на Красную площадь.