Вороны вещают о смерти
Шрифт:
Налитый кровью желток растекся по зелени, источая слабый тошнотворный дух гниения. В руках появилась дрожь.
С замиранием сердца я разбила оставшиеся яйца в отдельную посуду. Каждое оказалось испорчено. Верный признак сглаза.
К горлу подступила тошнота.
Миска кровавых сгустков блестела в свете уходящего солнца, а я никак не желала принимать, что это значит.
Глава 6. Из-за сена и коровы
Я распахнула глаза и едва смогла вздохнуть. На грудь
Тусклый рассвет пробивался в щели рассохшегося дерева. Матушка беззвучно спала спиной ко мне у другой стены избы. Но что-то снова было не в порядке, я чувствовала это, как иные птицы чувствуют приближение бури или как собаки лают перед грозой.
Сны в последнее время одолевали беспокойные, тревожные. Казалось, это предвестье, знак свыше, и если бы удалось их разгадать… Однако поутру они забывались, словно кто-то нарочно стирал видения. И как ни старалась, я не могла их вспомнить. Оставался лишь смутный след, нехорошее предчувствие и уверенность, что все это не случайно.
Повинуясь охватившему беспокойству, я накинула поверх ночной рубахи платок и вышла на двор. Босые ступни намокли от холодной росы, мягкая трава щекотала кожу. С востока сквозь рваные облака и островерхие ели сочился слабый рыжеватый луч зари. Но не получалось радоваться новому дню. Душу все ещё терзала смута.
Оглядела двор и прислушалась. Соловьиные трели доносились из зарослей кустарников, в траве стрекотали кузнечики, а в селе то в одном, то в другом дворе кричали первые петухи.
Только в моем сарае было тихо.
Я проглотила подступившую горечь и медленно пошла к курятнику. Сердце стучало все громче, до краев наполненное безотчетной тревогой.
Дверь оказалась заперта на щеколду – как я и оставила с вечера. Отворилась с жалобным скрипом ржавых петель. В темень сарая проникло немного света. В нос ударил влажный, надышанный коровой за ночь воздух. Но на этот раз что-то в нем изменилось. Что-то постороннее примешалось к привычным запахам навоза и сена.
Я сделала шаг. Навстречу выбежали из своего угла перепуганные куры и тут же разбежались по двору. Всего четыре из дюжины, и все чем-то перемазанные.
Чуть дальше впереди лежала первая тушка.
По спине пробежал холод. Я медленно оглядела насесты, боясь того, что предстоит увидеть.
Мертвые куры лежали тут и там, разбросанные по всему курятнику. Шеи перекушены, а у некоторых головы отсутствовали напрочь. На соломе остались пятна крови и перья – следы борьбы.
Я попятились прочь из сарая. Ноги ослабли и подгибались, руки дрожали. Рухнув в траву, я сжала края платка в кулаках и часто-часто задышала. Но запах все не желал выветриваться, он будто застрял у меня внутри. Смрад свернувшейся крови.
Должно быть, бешеная лиса забралась в курятник. Или хорек. Такое случается часто, но я не желала верить,
Как быть теперь? Весной, когда до сбора первого урожая ещё несколько месяцев, а прошлогодние запасы подходят к концу, потеря большей половины птиц сильно ударит по нам. Придется затянуть пояса. О себе я не так переживала – здоровая и молодая, прокормлюсь как-нибудь и полевыми травами, не привыкать. А вот матушка… она и так в последнее время почти ничего не ела.
Когда немного пришла в себя и свыклась с произошедшим, я взяла пустое ведро и снова зашла в сарай. Скоро ведро наполнилось тушками птиц.
Утренние заботы тянулись сплошной непрерывной полосой разученных действий, тогда как мысли были заняты совершенно иным. Сперва подоила корову, поставила выпекаться хлеб. Пока недостатка в муке не было, но на всякий случай я решила поберечь продукты. Вмешала в тесто вместе с ячменем и рожью растертую в порошок сосновую кору. После спустилась к речке с корзиной рубах.
Все проходило в каком-то оцепенении. Образы мертвых птиц в темном сарае все стояли перед глазами. Мои бедные несушки и единственный петух. К осени нужно непременно раздобыть нескольких цыплят. Вот только нечего мне было предложить взамен.
Кто-то дотронулся до моего плеча, заставив вздрогнуть и обернуться. Рядом по колено в воде с подвернутым повыше подолом рубахи стояла Нежана.
– Что это с тобой, подруга? – обеспокоенно нахмурилась она.
Я окинула ее рассеянным взглядом, только теперь увидев стоящих неподалеку девушек. Сколько я уже терла рубаху о камень, не замечая ни холода, ни времени, ни окликов?
– Не слышала, как вы подошли, – откликнулась я, распрямляя затекшую спину.
– Не заболела ли ты, Огниша? – обратилась ко мне Беляна. – Или случилось что? А то на тебе лица нет.
Девушки глядели на меня с такой искренней заботой, что я едва не пустила слезу от нахлынувших вдруг чувств. Бросила выстиранную рубаху в корзину и вышла на берег. Ноги онемели от ледяной воды и едва слушались.
– Страшно мне, подружки, – прошептала я наконец – и сама удивилась тому, что решилась высказать это вслух.
Опустилась без сил на мягкую траву, укрывающую подходы к реке, и взволнованные девушки расселись рядом.
– Что такое, Огниша? Расскажи, может, придумаем, чем помочь.
Я сокрушенно покачала головой.
– Ох, девочки, боюсь, что поможет здесь только чудо… Ночью в курятник забрался зверь и передушил почти всех кур.
– Батюшки!
– Боишься, что зверь снова вернётся?
– Нет, Милаша. Беспокоюсь, но… Боюсь я другого, что туго нам с матушкой придется. Репа с тыквой совсем чахлые, плохо растут в этом году. Я их и поливаю – по дюжине вёдер с речки таскаю каждый день, и землю рыхлю. Не растут! И корова того и гляди перестанет молоко давать. Ещё и яйца эти кровавые…