Воровка Дагорских лесов

Призрачная Адельфина

– Но как же это допускают военные?

– А им плевать. Мрачный удел это перевалочный пункт. Пока они тут – стреляют, если встретят. А так всем все равно. Мы как свалка отходов, – она завершает свою речь и тяжело вздыхает, впервые посмотрев на ребенка с теплотой, – Как тебя зовут?

– Мария, можно Маша.

– Я Эмма. Ты можешь зайти ко мне, дам булку и есть еще вяленое мясо. Можешь сделать из него похлебку.

– Да мне даже не на чем. Но за хлеб буду благодарна.

Эмма отжимает постиранные тряпки и закидывает себе на плечо. Воду

выливает прямо на дорогу под ноги.

– Держи ведро. Набирай воды и там вот, прямо на заборе слева возьми одни из тряпок. Ты по полу водой грязь вымывай, а тряпкой пыль сними со стен. Будет лучше.

Я осматриваюсь. У колодка много мусора. Он находится сбоку одного из домов в тупике. И на сваленных досках забора действительно есть пару коричневых тряпок.

– Эмма, может поможешь и с постельным? У нас с мужем крохотная кровать с пыльным матрасом. Больше ничего.

– Ко мне придешь, дам белье. А матрас отбей и на пол брось. Сподручнее будет, если ты его разложишь. Они все двойные, просто сложены пополам, чтобы помягче военным было.

Некрасивая, уставшая, высокая и с мощными руками Эмма для меня засветилась теплом и добротой. Абсолютно отталкивающая внешность потерялась за ее добросердечием.

Получив ценные указания, я следую совету. Набираю ведро воды, тащу домой и проливаю пол. У входа есть небольшое сливное отверстие куда под уклоном уходит вся вода.

Везет, что Веслав куда-то ушел и я могла приводить свою конуру в порядок без его участия.

Пол быстро обсох. За это время я успеваю сходить за хлебом и водой. Эмма выдает мне простынь серого цвета, еще одну чтобы укрыться и две подушки из закромов. А еще полотенце и свое платье. Она подмечает, что я выгляжу плохо, да и кровь привлекает внимание горожан. В суете вторых суток без сна я совершенно забываю о том, что мое платье было белым, а висок я разбила еще в дороге. Кровь до сих пор на ткани, а от белого цвета не осталось и следа…

К вечеру в маленькой конуре на окне висит белое полотенце, имитируя штору, стоит крохотная табуретка, которую отдали мне солдаты. На ней столовая свеча освещает пространство. На полу расстелена простыня на матрасе, сверху лежат две подушке, застелена простыня и одна брошена для укрывания.

Я приняла скудный душ и надела на себя голубой чистый халат Эммы. Обернула его вокруг себя почти в два раза, перевязав поясом. Свое белое платье оставила сушить под потолком на веревке.

Весь мусор, фекалии и старые тряпки утилизирована в местных огненных мусорках, куда горожане сваливают буквально все, не переживая о вечном запахе гари.

Я разлила по стаканам, взятым у Эммы, воду, порезала хлеб и в открытом холщовом мешочке оставила орехов, вяленого мяса и рыбы. Все это готово к появлению Стража и как только мужчина входит в дом, он застывает на пороге. Я вижу, как Веслав отпускает винтовку на ремне,

гуляя удивленным взглядом по маленькому пространству.

Я же встаю перед ним, придерживая норовящий раскрыться халат.

– Ты долго, – шепчу я, – Все готово. Ужин, постель.

Веслав переводит взгляд на меня, скользнув взглядом к груди.

– И ты, как я вижу.

– Платье запачкалось. А халат не по размеру. Я взяла его у матери пятерых детей, – зачем-то объясняюсь я. Волнение накрывает с головой. Особенно когда Веслав закрывает за собой дверь на щеколду.

– Я же говорил, белое остается белым недолго. Ты могла бы не брать одежду.

– Поешь, – игнорирую его слова. Прохожу и сажусь на импровизированную кровать перед табуреткой. Веслав снимает сапоги, затем расстегивает ремень на груди под латами и снимает тяжелую конструкцию. Я впервые вижу его в темном военном лонгсливе разрезанным у шеи и за плечами. Там проходят тонкие трубки снабжения системой поддержания жизни. В остальном он как будто обычный человек. Сквозь разрезы ткани видна бледная кожа, а под тканью проступает рельеф мускулистого торса военного. И Веслав не может не заметить, как я смотрю. Он присаживается рядом, но лицом ко мне. Руки касаются пояса. Мужчина тянет его на себя, и я хватаю за запах халата.

– Не надо…

– Почему не надо? Кому? Тебе?

– Нам. Ты не любишь меня, а я не люблю тебя.

– Для этого любовь не обязательна, – твердо заявляет воин. Он отставляет табурет в сторону. Хлеб падает на пол. Мои старания проигрывают перед желанием Веслава. Но я не готова к такому, а потому отталкиваю военного, вскакиваю на ноги и почти прижимаюсь к стене.

– Нет, нельзя. Ты должен отвести меня к Кате, а потом чип, сделка. Я не жена тебе, чтобы ложишься в постель.

Веслав сверлит меня взглядом. Он поднимается следом и подходит почти вплотную, не прикасаясь.

– Ты не жена. Ты воровка, которая была готова откупиться телом. Что-то изменилось?

Ноги немеют. Он прав. Я была готова отступится от нравственности. Придумывала тысячи причин, не признавая простого и понятно. Краснея, я решаюсь признаться. Как будто мне пятнадцать, а не двадцать два.

– Там в лесу я согласилась только потому, что ты красив.

– Что?

– Мрак, это звучит глупо, но я подумала, что провести первую ночь с таким мужчиной как ты – прекрасно. Думай обо мне что хочешь, называй шлюхой, но это правда и мне неприятно об этом говорить.

Я точно становлюсь пунцовой. В этом гиблом места размышлять о влюбленности и фантазиях первой страстной ночи с военным – глупость несусветная. И это отчего-то вызывает у Веслава заметное ошеломление. Он отступает от меня в сторону, как будто довольный.

– Девчонка ты еще, пусть и мнишь себя самой умной, – звучит сухо, скомкано, – Вот твой хлеб. Упал. Иди ешь и спи. Я лягу как уснешь.

Киваю. Осторожно беру из рук Веслава поднятый хлеб.

– Я не девчонка. Мне двадцать два и у меня был жених.